– Вызывали, Сергей Николаевич?
– Да, Паша, заходи.
Гнедич переступил порог бывшего директорского кабинета сельской школы и закрыл за собой некогда обитую дерматином дверь. Профессор Холодов привстал из-за стола, пожал протянутую руку, махнул головой в сторону дивана и снова наклонился над картой. Бывший лаборант Гнедич присаживаться не стал, подошел ближе. Карта была его гордостью, поскольку именно он, Паша Гнедич принимал в ее составлении самое деятельное участие. Поправлял, дополнял, обозначал опасные участки. Это благодаря его схемам и заметкам ребята «Зеты» исследовали более пятидесяти километров территории, получили достоверные ориентировки. Хотя работы впереди ещё непочатый край.
– Новости слышал?
– Слышал, Сергей Николаевич. Можно сказать из первых рук.
– Вот даже как?
– В рубке сидел у Максимыча...
– Да уж...
– Надо ответить на сигнал бедствия. – Холодов подошел к окну, забарабанил по стеклу пальцами. – Такой случай упускать нельзя. Мы практически отрезаны от остального мира, не знаем, что происходит за границей Зоны. Патроны на исходе, медикаменты в режиме строгой экономии, ситуацию с продовольствием ты знаешь не хуже меня. Надо попытаться.
– Я понимаю, Сергей Николаевич.
– Это хорошо. Пойдешь старшим группы. Время не терпит, на сборы даю не больше двух часов. И ещё... Пришлого возьмите с собой.
– Мне для охраны Малахова хватит.
– Ну, опять за старое. Возьми, говорю. Места опасные, надо же понимать.
Гнедич скривился, но от дальнейших споров с начальством воздержался. Не место и не время. Да и сказать-то ему по большому счету нечего. Аргумент «не нравится он мне» звучал несерьезно, глупо. Нравится – не нравится... Кому какое дело, когда вся группа Холодова и так дышит на ладан.
В принципе, Гнедич и сам себе не смог бы толком объяснить, чем так не нравился ему Пришлый. Свалился, как снег на голову... Группа Гнедича вышла к месту яркой вспышки, неподалеку от полевой стоянки и нашла его лежащим на земле, без сознания, с сильной контузией. Принесли в лагерь, несколько дней ждали, пока придет в себя. Всё в нем было странно. Оружия нет, только штурмовой нож намертво зажатый в кулаке, а в тощем вещмешке три рожка патронов к «Калашникову», пара ргд-шек, сухпаёк натовский, компактный пенал аптечки, тоже «ихнего» производства. И эмблема эта чудная на рукаве... А потом странностей только прибавилось.
Имени своего он никому и не назвал. Так и сказал: «зовите Пришлым, в Зоне имён нет». Всё пялился в свой странный КПК, искал чего-то. Нет, конечно, и от Пришлого какой-никакой толк есть – военный всё-таки. «За то и кормим», – со злостью подумал Гнедич.
Спускаясь по лестнице, он быстро прикидывал, кого взять с собой. Колю Малахова на охрану, Игорька Птицына – если кто из пилотов жив, будет нужна квалифицированная медпомощь. Димку – без него никуда, с лучшим другом всегда надежнее. Марину? Нет, пусть остается. Место слишком опасное.
– Эй, Пришлый...
И физиономия его Гнедича раздражала непомерно. Раз у «них» там, на левом берегу, из Зоны выйти можно, вот и шел бы, к психиатру, нервный тик свой лечить. А то нашелся, умник! При Маринке Гнедичу пенял: «оружие, видите ли, в безобразном состоянии». Ух ты, ну ты! Коммандос, блин! Мы, между прочим, научные работники! И третий год здесь сидим! На собственных силах! И выжили, представь себе!
– ... пойдешь с моей группой. Выходим через полчаса.
Другой бы спросил: «куда, зачем». Солидности что ли добирает немногословностью? Ну и хрен с тобой, не буду я тебе ничего объяснять. И Маринка ещё... Чего она на него всё время смотрит? Девчонки, понятно, новый человек, им всегда интересно. Но всё равно неприятно.
– Паш! Пашка!
Малахов нёсся ему вдогонку широкой рысью, махал на бегу армейским планшетом.
– Что там у тебя?
– Максимыч еще один сигнал поймал! Только что! Похоже, кто-то выжил. Там помехи в эфире – охренеть! Скинули координаты! Блин! Ты глянь, глянь, куда они выдвигаются теперь!
Палец с обгрызенным ногтем (была у Малахова такая дурная привычка) уткнулся в точку на карте. Гнедич еле слышно скрипнул зубами.
– На хутор Майданова! Неужели туда потащитесь?
– А ты сам как думаешь?
– Гиблое место, Паш... Сдохнем же!
– Сдохнем, не сдохнем! Стараться надо.
Пока собиралась группа, Гнедич сидел на пыльных ступенях школьного крыльца и в десятый раз рассматривал и без того знакомую карту. Хутор Майданова, каким-то чудом уцелевший с советских времен, торчал он среди гниющего от радиации леса, за безымянной речушкой с полуразвалившимся мостом. Гнедич помнил, как пропала на хуторе группа Величко, как вышел к лагерю спустя четыре дня чудом оставшийся в живых Саша Карташов, совершенно седой, с затянутым катарактой правым глазом, почерневший, осунувшийся. Так и умер он, на руках Холодова и Гнедича, всё силясь что-то рассказать, а в КПК остались сделанные снимки – трехэтажный, из потемневшего дерева, дом с неестественно белыми наличниками, огромный амбар, забор, разросшиеся кусты, покрытый лишаями ржавчины грузовик без колес... Гнедич тогда предлагал выслать спасательную экспедицию, но Холодов запретил настрого и больше к этой теме велел не возвращаться. А тут вот оно как... А что теперь? Не нужда даже, писец с большой буквы «П». И не так раскорячишься...
... Маришка разбухтелась, конечно, ну да ладно, переживем. Топая за Пришлым по твердой, укатанной чуть ли не до каменного состояния сельской дороге, Гнедич попытался отрешиться от посторонних мыслей. Бывшее село Сокольское, выбранное «зетой» для главного лагеря, было местом чистым и хорошо проходимым, вплоть до железного каркаса остановки, куда в былые времена подъезжал районный автобус. За ней дорога уходила под уклон, быстро терялась в разросшейся траве, а дальше шли заболоченные почвы, и так больше километра. Регулярно обновляемые «холодовцами» гати складывались в зыбкую тропинку, по счастью свободную от аномальных очагов. ОНП, которые Пришлый почему-то упорно называл «артефактами» или «артами» здесь не образовывались, мутировавшие организмы практически не встречались. Только однажды удалось ребятам «зеты» вытащить из мутной лужи нечто, напоминающее пиявку-переростка с зачаточными образованиями на боках, похожими на купированные щупальца. Объект издох меньше чем за час, ни какого ощутимого вреда не принес. Пользы для науки, впрочем, тоже.
Дальше места становились все опаснее, и Пришлый, все время держа автомат на изготовку, часто останавливался, ждал, пока Гнедич пройдется детектором. Населенных пунктов здесь вообще-то было немного, все они в основном жались к реке и водохранилищу, только стояла в трех километрах от Сокольского бывшая воинская часть, а рядом с ней село – последнее перед лесным массивом. Аномальный очаг типа В21, прозванный «колпаком» прочно оккупировал бывшие казармы и плац, залез широким лепестком на окраину села. «Колпак» был аномалией совершенно невообразимой природы. Пси-излучения шли по четким, совпадавшим с антигравитационными всплесками, линиям, направленным сугубо внутрь. От того, все, что могло взлететь взлетело, и теперь лениво покачивалось под потолком «колпака», оставив под собой периодически вспыхивающие временные матрицы – грохот сапог по плацу, обрывистые команды, хрипло звучащий из репродуктора гимн «союза советских», фрагменты голосов. Показывались и вновь исчезали в дрожащем воздухе то марширующий взвод, то офицеры, кучкой стоявшие у дверей «штаба», то кишащая детворой песочница у общежития. А вот в селе шли дела не так безобидно. Поганых «очагов» было там понатыкано видимо невидимо, и в домах, и на остатках огородов, а здание сельсовета давно облюбовали вернувшиеся с сельского кладбища «шишиги» – объекты исключительно опасные, хоть и не могла «наука» объяснить, отчего одни кадавры не проявляли к посторонним ни какого интереса, а другие, волею Зоны преобразовались в высушенных тварей с загребущими руками-палками, весьма жадных до органики. Днем активность шишиг была практически на нуле, отчего, соблюдая осторожность, можно было пробраться даже по улице. Впрочем, рисковать не стали, обошли и Багряное и кладбище под высохшими березками и елями, где еще попадались «чистые» могилки. Сигнал уводил дальше, за поля, обильно поросшие «жуть-травой».
Вертолет HAC «Тигр» группа нашла за всхолмьем, в нескольких метров от разбитой дороги и покореженной таблички «...лков..кое...лесни...ство». К месту аварии Пришлый двинулся первым, дуло его автомата ныряло вправо-влево как нос заправской ищейки.
Досталось машине жестко. Вся задняя часть фюзеляжа, словно погрызенная невидимыми челюстями, потела грязно-серым клочковатым дымом, воняющим сероводородом. Вертолет падал носом в землю, и выживших спасли только панели с сотовым наполнителем, обладающие способностью поглощать кинетическую энергию. Но все одно, выбирались видимо через разбитое лобовое стекло. От летчика-оператора, застрявшего в хвостовой, поврежденной кабине осталась только кисть руки, изнутри прижатая к серому от дыма стеклу.
– Не подходите близко! – Пришлый вытащил из кармана россыпь гаек с белыми хвостиками бинта. – Назад, метров на десять.
– Здесь чисто. – Не смог удержаться Гнедич, оторвав взгляд от детектора. – Сенсоры показывают...
– На десять метров. – И приказы свои бросал он рублено, коротко, не поворачивая голову, отчего чертовски обидно. Естественно пропустив сказанное старшим группы мимо ушей. Гнедич повернулся, посмотрел на свою команду. Малахов и Игорек послушно отползли назад, а неунывающий Димка подмигнул, дурашливо вытянулся по стойке смирно и «взял под козырек».
Гайки с металлическим звуком исправно отскакивали от носа и кабины вертолета, да и по земле вели себя привычно. Пришлый сделал несколько осторожных шагов, потом забросил за спину автомат, влез на фюзеляж, несколько минут стоял, вглядываясь в нутро вертолета, а потом аккуратно забрался внутрь. Спустя несколько минут кликнул Малахова. «Улов» из вертолета получился весьма приличный – коробка с натовскими пайками, вертолетная аптечка, патроны под 5,56 калибр.
– Есть сигнал! Пропадает на десять секунд, потом опять появляется.
– Это автоматика. Стоит в режиме бедствия. Перемещения есть?
– Трудно сказать. Тут масштаб мелкий, если разброс меньше пятисот метров – не отследишь.
– Значит, выдвигаемся к месту сигнала. Порядок прежний. Малахов, смотри за тылом.
До хутора оставалось километра полтора. Группа обогнула вертолет и вышла на дорогу. Гнедич какое-то время еще пытался найти хоть какие-то признаки продвижения летчиков, пока метров через триста Пришлый не остановил группу.
Гнедич скользнул взглядом по разросшимся кустам, дороге, на удивление сохранившим природную окраску елям. Еловые леса были здесь темными, душными, обильно посеребренными паутиной пауков-крестовиков, по каким-то непонятным причинам появившихся в этих местах в изобилии перед первой катастрофой. Мутация повлияла разве что на их размер – пропавший Величко клялся, что видел особь с ладонь величиной. По его же словам, особой опасности они не представляли, но проверять на собственной шкуре никому не хотелось. Ельник уступал место сосне и менее дремучему подлеску уже за хутором Майданова, туда же ушли и выжившие животные. Только волки изредка выходили к дорогам, особенно, если во главу стаи вставали «чернобыльцы» – особи значительно крупнее обычного серого хищника, с проплешинами на загривке и безгубыми пастями.
– Что там?
– Ничего не замечаешь? – Пришлый говорил через плечо, не оборачиваясь. Замер, как статуя, напряженно вглядываясь куда-то впереди себя.
– Сенсоры показывают...
Гнедич осекся на полуслове, держа сканер в вытянутой руке. Лесная дорога, кусты по краям, заляпанные паутиной ели потемнели на глазах, в просвете ветвей потело сумерками небо. Гнедич потряс головой, быстро взглянул на часы. Половина четвертого, до вечера не менее пяти часов.
– Что за ерундистика? – Димкин голос за спиной вздрогнул.
– Тихо!
Затемнение длилось не больше пяти минут, а потом поползло обратно, к дневному свету, точно находились они на дне огромного котла, над которым то поднимали, то опускали крышку. Брошенный болт отскочил от земли, улетел в траву. Пришлый вытащил еще один, раскрутил за привязанный бинт, но бросил не вперед, а вверх. С оглушительным треском, напоминающим падающее срубленное дерево земля ушла из-под ног. Они повалились на пыльную дорогу, и уже упав, Гнедич скорее почувствовал, чем услышал глухой подземный гул. Болт повис над их головами, метрах в двух от земли, и так и висел, приклеенный к невидимой поверхности. Пришлый не стал подниматься во весь рост, присел на корточки и бросил еще один вверх и вперед. Землю тряхнуло, хоть и слабее, чем в первый раз. Гнедич лежал на спине и смотрел, как брошенные болты зависали в воздухе со всех сторон от них, какой выше, какой ниже. День и вечер менялись местами прямо на глазах, а по обеим сторонам дороги трещали кусты, словно кружили по ним невидимые гиганты, сминая пудовыми лапами сухой валежник. Димка толкнул его, и Гнедич увидел перед собой побледневшее лицо приятеля. Пришлый по-пластунски двинулся вперед, и Пашка устремился за ним, держа ориентир на стоптанные подошвы армейских ботинок. А когда они выползли, пропахав по дороге не меньше пятидесяти метров, вокруг густели серо-синие сумерки.
– Пашка, глянь на часы.
Ё-моё! Что же это чёрт дери выходит? Пятьдесят метров они четыре часа ползли? Время как корова языком слизала! Он оглянулся. Болты Пришлого металлически блестели в пыли, белели марлевыми хвостами. Он не дал им вволю подумать над новым видом пространственно-временной аномалии, пока оставался хоть какой-то свет, упорно вёл вперед. Дорога сузилась, нырнула в пологий овраг. Пыль уступила место влажной глине, и у самого мостка, Гнедич вдруг заметил четко отпечатавшиеся следы двух пар ног. И именно тогда, на короткий миг, ему вдруг необъяснимо стало страшно.
– Пришли.
Перемазанные в глине после скользкого подъема, они прошли по заметно поредевшему пролеску, ориентируясь на пятно фонаря, в руках Пришлого. Он первым раздвинул кусты и свет выдернул из сгустившейся темноты высокие, больше двух метров, деревянные ворота.
– Эй, давай быстрей! – Голос Малахова прозвучал так неожиданно, что Гнедич едва не подскочил на месте. – Шарится кто-то по кустам. Не слышите что ли?
Пашка прислушался. Правда, треск какой-то, будто радио сломанное «белым шумом» шипит. Вот! Шелест теперь. Справа, в кустах... Нет, слева...
Ворота заскрипели – долгим, на одной ноте, невыносимым скрипом. Неестественно громким, натягивающим страх как струну, чтобы отпустить и выстрелить – прямо в нутро, в печенку, в саму сердцевину мозга. Гнедич еще не успел отойти от этого звука, когда Димка толкнул его в спину, пропихивая внутрь, и Пашка услышал его голос, показавшийся таким далеким:
– Живей, живей! Пашка!
Кто-то заговорил, голоса летали вокруг и исчезали, проглоченные живой голодной ватой: «сзади пусто!», «исчез», «ничего не видел»... Его пихали, и Гнедич только также ватно переставлял ноги, чувствуя за спиной тяжелое дыхание Димки.
– Не ходи, Пришлый! Не ходи!
– Стойте здесь! Ни шагу в сторону!
– Не надо!
– ... даже увидеть не успели!
Пятно фонарика заплясало по сторонам, превращая темный двор в калейдоскоп. Водяной бак на стропилах, крыша огромного амбара, сарай с грязными стеклами, жестяное корыто, что-то еще, не опознанное, старое, жуткое. Эти ворота, узкая спина Пришлого, автомат, прижатый к плечу... И треск, треск от радио, как давит по ушам, черт, черт!
–.. дом!
Димка схватил его за плечо. Кто-то пыхтел за спиной, и вроде бы послышался звук выстрела. Пришлый? Нет, тогда бы не плясал под ногами островок фонаря, не гнал вперед, в темноту, к черному, деревянному крыльцу жадной громадой нависшего дома. Заскрипела дверь, и его затолкнули внутрь, а за дверью точно звучали выстрелы, погас и снова вспыхнул фонарь. Гнедич стоял на четвереньках, пытаясь прогнать треск в ушах, а за его спиной запирали дверь, подтаскивали что-то тяжелое. Дом содрогнулся, от крыльца до крыши, будто ударилось в него огромное, твердое тело... И разом наступила тишина.
– Паш... ты как?
Гнедич тяжело сел на пыльные доски. Сердце еще подпрыгивало внутри, как яйцо в кипятке, но шум исчез, так же внезапно как появился.
– Что там было?
– Не знаю, братишка... Пришлый! Ты его нашел?
– Кого?
– Нет.
– Кого нашел?!
В безмолвие дома голос Гнедича прозвучал неестественно громко. Только сейчас он понял, что за дверью их оказалось четверо вместо пяти.
– Тихо. Не ори здесь. – Пришлый сбросил с плеч рюкзак, достал моток изоленты и теперь пытался прикрутить фонарь к автомату.
– Где Коля?! Эй, я к тебе обращаюсь?
Будто подтолкнул кто-то: вскочить, вцепиться в видавший виды броник, тряхнуть со всей дури. Наверное со стороны был Паша Гнедич красным, как сваренный в ведре рак, а Пришлый смотрел на него – спокойно, отрешенно, а потом подошел Димка, попытался разжать вцепившиеся пальцы, ответил тихо:
– Он там остался, Паш.
– И мы ничего не сделали?!
– Мы даже не видели кто его уволок в темноту, даже не слышали... Просто раз – и нету. Пришлый за ним пошел, но там ничего... никого... Отпусти, Паш. Никто теперь в темноту не пойдет. Может утром...
– А если бы я там? А если бы ты?!
Димка покрутил головой, ничего не ответил. Пришлый отступил на шаг, спросил как-то буднично, словно ничего не произошло:
– У кого еще есть фонари? Надо осмотреть тут всё.
– У меня. – Птицын закопошился в рюкзаке, вытащил карманный светодиодный фонарик. – Как в плохом ужастике разбредаться будем?
– Не будем. – Пришлый зубами оторвал изоленту. – Порядок такой: осматриваем весь дом, находим самую крепкую комнату и сидим до утра.
– Эй, смотри! Сигнал! Они здесь где-то, вертолетчики эти.
– Посмотрим.
– Погодите. Каждый примите по этой таблетке.
– Зачем?
– За надом, Дим. Я же вижу, тебя тоже потряхивает. А Пашку уже на улице накрывало.
– Ладно, ладно, эскулап. Давай свою отраву.
Дом встретил их ужасающей тишиной. Грязь, запустение... Пыльные стекла на окнах запятнала какая-то черная дрянь... Только половицы, гниющие от времени и сырости, иногда поскрипывали под ногами. Фонари скакали по стенам, некогда покрашенным краской, а теперь облупившимся, с темными пятнами, как руки больного. Что бы не произошло в этом доме раньше, уходили отсюда без всякой спешки, но как-то внезапно что ли... На вешалках осталась одежда, правда в пыли и паутине, в углу навален какой-то огородный инструмент. В большой, просторной кухне посуда на полках, даже на плите стояли до сих пор кастрюли под крышками, а на столе – в камень засохший батон хлеба, мутный графин на вышитой петухами скатерти – неестественно белой, яркой, хотя и должна она была давно пожелтеть, покрыться пятнами плесени.
И ни каких следов чужого присутствия. Только они грязь и глину на ботинках нанесли.
На второй этаж вела деревянная широкая лестница с перилами и щербатыми столбиками подпор. По стене – фотографии в почерневших рамках. Гнедич остановился, бессознательно, чтобы отвлечься от мыслей о Малахове, рукавом вытер пыль со стекла. Из давно забытого прошлого выглянули, как из глубины колодца чьи-то лица, как показалось Гнедичу – скорбные, строгие, безжизненные. Крестьянки в платочках, какой-то дед в картузе и с охотничьим ружьем... А здесь рамку содрали с корнем, даже гвоздь вылетел, осыпав штукатурку...
– Смотри... – Димка зашептал под ухом, и голос его потонул в мокрой вате забитого слуха. – ... только в кино такое видел...
...чучела по стенам... Фазан, кабанья голова, косуля. И эта чернота странная. На потолке, на стеклянных глазах чучел, отчего казались они не слепые, бельмастые, а неестественно живые.
– Стойте!
Птицын крикнул, звук закрутился, отскочил от стен, накрыл Гнедича волной тошноты. Из какой-то комнаты впереди вышел Пришлый, зыркнул неодобрительно на Птицына, поманил их рукой и отступил за дверь. Судя по всему, когда-то здесь была спальня. Широкая металлическая кровать с панцирной сеткой, слежавшаяся в блин перина, серое белье... На стуле тряпье в горошек... зеркало с трещиной, старый, желтый шифоньер приоткрыт... Тянуло из угла каким-то странным сквозняком с прогорклым запахом.
– Идите сюда.
Птицын так и остался стоять с раскрытым ртом. Пашке было видно, как отсвет фонарика пускает блики на мокрые губы.
– Ты как отсюда вышел? Когда?
Пришлый смотрел на него с непониманием.
– Что значит вышел?
– Ты только что позвал нас в эту комнату. Мы пошли за тобой, а теперь ты из-за спины выходишь. Здесь есть проход?
– Ты о чем? Я вас никуда не звал и сюда не заходил.
– Тааак... Я тебя четко видел. Понимаешь?
– В конце коридора что-то вроде гостиной. Там на столе планшет и маячок. Идём. Я в технике не силён...
Игорька заметно трясло. Пока Димка разбирался с планшетом, что-то бормоча себе под нос, Гнедич заметил, как медик выбил из тубы на ладонь желтую маленькую таблетку и проглотил.
– Так... похоже миротворцы со Стены. Погляди, Паш, тут туча каких-то карт, значков. Пришлый! Ты же кадровый военный вроде. Посмотри, что за обозначения, я что-то не фига...
– Stand still! Weapons on the floor!
Димка выронил планшет, присел инстинктивно. Перед глазами Гнедича Пришлый вскинул автомат, наводил оружие на кого-то за его спиной, и Пашке вдруг показалось, что сейчас он выстрелит, обязательно выстрелит, пуля сомнет его лицо, превратив в кашу.
– Don't come near! I will shoot!
Палец Пришлого едва заметно дернулся на курке, тонкие губы еще больше скривились, выплюнули вполголоса:
– Кто знает английский, мать вашу? Поговорите с ним!
Краем глаза Гнедич заметил, как Игорек поднял руки вверх, медленно развернулся:
– Steady! Quietly! We will not harm you. Lower the arms.
– I shoot!
– Calm down!
«Как в каком-то фильме... про фашистов... Господи! Спасли, называется!» Стоять с руками за головой было неприятно и унизительно. И страшно, неизвестно от чего больше. Толи оттого, что винтовка в руках пилота – ооновца ходила ходуном, или что глаза его были вытаращены, разве что из орбит не вылазили. Птицын тоже не опускал поднятых рук, фонарик плясал светодиодными пятнами по плешивому потолку и облупленным стенам.
– What happened here? You a pilot?
– Yes.
– Where are your people?
– I'm the one... one. Who are you? Stalkers?
– We are scientists. We came to help you... What's your name?
Безумный вертолетчик облизнул и без того мокрые губы.
– Michael. My name is Michael Booth.
Игорек медленно опустил руки, но миротворец этого похоже не заметил.
– Michael, what happened with your people?
– We got to the anomaly. Poor Peter! The helicopter fell, the captain ordered to move to the building. Here were... my God! Not the people... someone... We all feel bad... some kind of disease.
– Игорек, что он говорит?
– Говорит, какая-то болезнь...
– Спроси у него: «звон в ушах? Глухота? Потеря ориентации?»
– Tinnitus? Deafness? The loss of orientation?
– Yes, Yes! And... see... Captain! His hands became black. He rushed at me. I shot and ran away. Hid.
Он сделал попытку задрать рукав, держа оружие в другой, дернулся к столу, бросил ствол и нервно, дрожащими пальцами, рванул застежки у запястья. Несмотря на скудное освещение, Гнедич успел разглядеть темно-серые, грязные кляксы на светлой коже.
– And where is he now?
– Probably with them?
– With whom?
– Not the people... my God, I don't know.
– Where are they?
Пилот задержал дыхание и прошептал, еде слышно, на самой грани:
– Is there at the bottom.
– Ребята, мы должны осмотреть друг друга.
Странно, но именно Птицын, не он, Гнедич, и не Димка первым подавил панику. Должно быть сказалось медицинское образование, медики вообще не склонны, как всегда думал Пашка, к тонкой душевной организации. И ученые тоже.. Во всяком случае так он считал до недавнего момента.
– Пашка, давай.
– Пришлый, ты первый.
– Почему?
– Потому что я старший группы! – Не контролируя резкую вспышку ярости заорал Гнедич.
– Паш, спокойнее... Надо сохранять спокойствие.
Пришлый несколько секунд смотрел на него («Ненавижу, я тебя просто ненавижу», – неслось в голове Гнедича), потом закатал рукава камуфляжной куртки, сделал шаг к Гнедичу. Руки у него были жилистыми с тонкими запястьями, с рассыпанными по бледной коже мелкими, но глубокими шрамами и затянувшимися язвочками.
– Спроси у англичанина... пусть посмотрит. Это оно?
– Да не оно, чего тут спрашивать. Я и так знаю. Это у Пришлого было уже, когда мы его нашли.
– Тогда спроси, где еще почернения могут быть.
– Michael, black spots appear on the hands?
– I don't know... may be all over the body...
– Дальше раздеваться? Всего меня осматривать будешь?
– Если будет надо, то...
– Quietly! Listen! Begins again!
Невыносимо тоскливый, длинный металлический скрежет раздался откуда-то снизу. Гнедич замер, наяву постигая, что же на самом деле означало выражение «волосы встали дыбом». За спиной он слышал свистящее дыхание Птицына и вертолетчик постоянно повторял заплетающимся от страха шепотом: «My God! My God!». А потом откуда-то спереди, снизу, сверху, со всех сторон окружили другие звуки – быстрый, неимоверно быстрый легкий топот босых ног. По скрипучей лестнице, по гниющему деревянному полу... Фонари Пришлого и Птицына прожектором высвечивали половицы, слепые стекла на двери, кусок облупленной стены, и в световых пятнах появлялись и с молниеносной быстротой исчезали длинные, уродливые тени. Скакали там, за дверью, прятались в комнатах, выскакивали и исчезали снова.
Всё стихло так же неожиданно, как началось. А затем пришел новый звук – мерный, медленный, скрипучий треск все той же лестницы, но тот, кто теперь поднимался к ним, был тяжелее, уверенный в доступности своей добычи.
Фонарик Птицына упал на пол, и только поэтому Гнедич смог заметить уродливые лапы, вцепившиеся в гнилые перила. Тело перестало слушаться его, ноги чугунными столбами приросли к полу. Тварь вылезала медленно, словно наслаждаясь производимым впечатлением. Показался лысый вытянутый череп, в пятнах черно-багрового лишая, затянувшего почти всю морду, и только глаза – молочно-белые, круглые, пялились в темноту. Он выползал, низко пригнувшись, почти прижимая башку к полу, вытягивая вперед узловатые лапы со сросшимися пальцами. Голая, извилистая породия на человека, с неестественно длинными задними конечностями, покрытыми черными наростами деформированными коленями. За тварью, медленно, содрогаясь всем телом, поднималась еще одна фигура с почерневшей головой, но еще человеческими глазами, и болтался на нем порванный в клочья форменный комбинезон с нашивками. Тварь издала какой-то звук, раскрывая провал рта с пеньками зубов. Зомби зарычал низко, утробно и двинулся вперед, на свет фонаря.
Пилот Майкл начал стрелять в тот момент, когда зомби, судя по всему некогда бывший капитаном вертолета, не дошел до их убежища несколько шагов. Штурмовая винтовка грохотала в руках ооновца, но вопил он еще громче.
– Куда, идиот?! Куда?!
Птицын попытался схватить пилота за шиворот, но промазал. Истошно орущий Майкл выскочил за дверь, попёр вперед, поливая огнем бывшего командира, пока сухо не щелкнул пустой магазин. Зомби вцепился в оружие, дернул на себя, пилот упал на пол, и теперь они катались по гнилым доскам, мешая Пришлому прицелиться и выстрелить.
И тогда тварь прыгнула. Пеньки зубов вцепились в шею орущего Майкла, рванули, оставляя в пасти шматок плоти, ноги пилота засучили по полу. Обмякшее тело полетело через перила, а следом прыгнула тварь. Зомби неуклюже ворочался на полу, силясь подняться. Пришлый расстреливал его почти в упор, разнеся башку на осколки, но мертвяк все равно шевелился, дрыгал ногами, скреб ногтями по полу. В воздухе одуряющее завоняло жженым порохом.
– Надо см..сма..сматоваться... – Димка заикался, вцепившись в край стола побелевшими пальцами.
– Куда? Вниз? К тварям этим?
– Через окно?
– Нет! Чёрт!
Пришлый резко развернулся, высвечивая окна. Прилипшие куски черноты на стеклах, которые раньше они принимали за грязь или свалявшуюся от времени паутину, вдруг пришли в движение, ползали теперь за стеклом.
– В соседней комнате забаррикадируемся. Там дверь деревянная. Задвинем окна...
Гнедич двигался как в тумане. Что бы ни проникло в него в этом проклятом доме, теперь раздирало всю сущность на две неравномерные половины. Ватная апатия сменялась приступом неконтролируемой ярости, накатывало стремительными волнами, и он уже не мог понять, через какую призму видит как Димка и Пришлый тащили к двери тяжелый шифоньер, ставили «на попа» и придвигали к единственному окну панцирную кровать. Димка устало повалился на пол, заполз куда-то в угол, сел, обхватив ноги руками.
– Уже началось, да? У нас у всех началось? Сначала почернеем, перекинемся в кадавров, а потом станем как эта тварь, да?
– Прекрати!
– Смотри. – Димкин голос, Димки, весельчака и балагура, звучал так тускло, тоскливо, пусто. Он закатал рукав, выставил на всеобщее обозрение черные пятна, расползающиеся с кисти до локтя. – У всех есть. А у тебя на лице, Паш. Чуешь?
Гнедич не сразу сообразил, что говорят именно ему. Дотронулся до щеки и сразу одернул пальцы. Не его кожа. Что-то мягкое, ворсистое, противное как гнойник.
– Это аномалия. Какая-то неизвестная аномалия, воздействующая на физиологическую структуру.
– Да заткнись ты, доктор!
– Сам заткнись! Я пытаюсь найти разумное объяснение. Я знаю, что у меня галлюцинации! Эти рожи в каждом углу, они не могут быть настоящими! – Птицын стащил со спину рюкзак, копался в пластмассовых пеналах аптечек. Задрал рукав и всадил пневмошприц прямо в черный нарост на сгибе локтя. В каком-то новом, невообразимом припадке, вытряхивал на ладонь таблетки из туб, пока не набралась разноцветная горсть.
Пашка сам не знал, как успел двинуть по руке медика ботинком, рассыпая лекарства по терпко воняющему полу. Птицын дернулся, встал на колени, языком слизал с досок одну, затем вторую. Гнедич выматерился, прыгнул на доктора, прижал к полу всем телом. Птицын заверещал, начал брыкаться, но потом обмяк вдруг.
– Мне уже жалость, во! Поперек! Не надо больше искать. Всё равно без толку. Нету у меня никого... Кроме Родины матушки...
И Гнедич не сразу понял, что Пришлый пытался петь. Выискивал видимо где-то в памяти обрывки знакомых песен и выл каким-то непривычно тонким, ломающимся голосом, а потом ударил по воздуху кулаками, точно хотел разорвать, проломить невидимую стену.
– Прекрати! Прекратите все!
Гнедич на карачках сполз с медика, и с невиданным, глупым удовольствием врезал Пришлому прямо по затылку. Развернул к себе и добавил еще, по искривленному, дергающемуся лицу.
– Ты чего несёшь? С кем ты говоришь?!
– Оставь его, Паш. – Тусклый Димкин голос из противоположного угла, словно из тумана. – Срубило человека. Это ты у нас такой весь самоуверенный, сам собой довольный. Всегда таким был. Ты же на других не смотришь, тебе ж не интересно кто и как...
– Да какого чёрта! Да вы все... Эй, вставайте же! Димка! Пришлый, бери оружие! Птица! Слышите? Опять! Сожрали пилота и опять.
– К двери мы не спустимся.
Пришлого отпустило так же внезапно, как накрыло. Он тяжело поднялся на ноги, подобрал автомат. И эта внезапно вернувшаяся холодная отстраненность взбесила Пашку еще больше, чем распускание нюней в углу.
– Очухался?
В дверь ударили. Шифоньер задрожал от столкновения, Пришлый бросился вперед, уперся двумя руками.
– Давай в окно! Живее!
Гнедич заметался по комнате. Оттащил кровать, сам удивляясь, откуда взялись силы, схватил стул и вышиб стекло вместе с ползающей дрянью. Птицын не хотел вставать. Пашка тянул его за воротник, но медик, ставший вдруг неимоверно тяжелым, мешком лежал на полу.
– Димка! Да помоги же мне!
Вдвоем они кое-как выпихнули Птицына в окно. Димка прыгнул следом, как раз в тот момент, когда с той стороны проломили дверь и шифоньер, и теперь дверца шкафа хлопала по сросшимся пальцам твари, слепо бьющим фанеру в паре сантиметров от лица Пришлого. Гнедич схватил Димкин рюкзак, протиснулся в оконный проем. Внизу истошно орали, и уже в прыжке, Пашка с ужасом увидел, что летит прямо на сваленную под окном груду садового инструмента.
Все завертелось перед глазами. Боль разодрала ногу до паха, а в трех шагах от него, Димка отчаянно тянул за плечи так и не пришедшего в себя Птицына, уже по пояс затащенного внутрь подвального окна. Он не успел. От резкого рывка, Игорек скрылся внутри, Димку припечатало к стене. Он хотел рвануть на помощь, но ноги подломились, перед глазами в свистопляске замелькали огненные точки, а по ноге, распаханной чем-то железным, мокро и горячо текла кровь.
Чьи-то руки подхватили его и потащили прочь. Он слышал звук выстрелов, кажется видел, как метались по двору быстрые тени.
– Сарай!
Он хотел крикнуть, что запирать себя в узком пространстве глупо, но не успел. Димка втащил его в нутро приземистой постройки, пахнущей нагретым деревом и прелым сеном. Гнедич зацепился раненной ногой за порог, взвыл и упал, увлекая за собой Димку. Они повалились прямо на пол, как показалось Гнедичу, мерцающий еле заметным радужным спектром. Пришлый ввалился следом.
Наверное на какое-то время Гнедич все-таки потерял сознание. Выбираясь из черного провала беспамятства, он приготовился ощутить боль от раны, но ничего не произошло.
– Лежи, Паш. Лежи.
Странный свет переливался на его лице. Мягкий, манящий, просветляющий голову. Он скользнул рукой по щеке и ничего не почувствовал.
– И нога твоя.
Они уже успели распороть комбинезон и обмотать рану. Димка быстро поднял пропитанный кровью бинт. Там, где должен был быть глубокий, до кости, порез, розовела широкая полоса.
– Вот... И твари сюда не лезут. Гляди...
Пришлый так и не закрыл дверь. В двух шагах от порога, на спине, скрючив длинные ноги и руки, лежала одна из тварей, пробитая железным ломом, с изрешеченной пулями головой. Две другие скотины, сипя и прижимаясь к земле, скользили в темноте, но не приближались к сараю.
– Посмотри на него. На тварь эту. Видишь? Поминаешь, Паш? Понимаешь?!
Безумно горячий ком вывалился откуда-то из желудка, взмыл вверх, к горлу, и ухнул обратно. Димка схватился за фонарь на автомате Пришлого, развернул в сторону лежащей твари. И тогда Гнедич увидел... Черное, кровавое пятно на деформированной груди, задранный кверху подбородок... «А вот скажите, Николай Данилыч. Вот вы ученый, биолог, кандидат наук, доцент. А идете на поводу у мракобесия. – Например? – Крестик вон носите, никогда с ним не расстаетесь. – Ах, это... Это личное, Паша. И к вере имеет весьма опосредованное отношение».
– Величко? – Прошептал он непослушными губами, а внутри все наматывал и наматывал круги душный, горячий ком, и взгляд не мог оторваться от металлического крестика на вощеном шнурке.
– Если бы они знали, Паш. Знали про этот сарай... Все трое здесь. Наверное, накрыло в доме... Я не знаю...
...Рассвет наступал очень медленно. Димка все бубнил себе под нос какие-то теории, про аномалию, про психические пороги воздействия, а Гнедич стоял рядом с Пришлым, который по-прежнему его раздражал, и смотрел. До серого марева подкатывающего утра, его бывшие товарищи, хорошие ученые, люди, ползали по двору, принюхивались, старательно обходя узкий участок от сарая по стены, словно решили напоследок помощь былым единомышленникам, обозначить единственный путь к отступлению. И когда они скрылись в низком, рваном тумане, и Пришлый, осторожно переставляя ноги, повел Гнедича и Димку к забору, Пашка все оглядывался и оглядывался на черную громаду дома.
Пока хутор Майданова не исчез в тумане совсем.

– Подъем, Шкетик! Старшой желает лицезреть.
Я открываю правый глаз и пытаюсь отлипнуть. Все, кому не повезло увидеть Матвея живьем, считают его маньяком-садюгой, личностью тупой и ограниченной. В общем, – быдло быдлом. И никто в жизни не догадается, что за заросшей харей скрывается бывший оперный певец с консерваторией, ариями всякими и прочей богемой. Смешно, да?
Спать я люблю «на природе». То бишь на свежем воздухе, под бывшим строительным вагончиком. У меня там припасен матрас, вокруг хорошенько окопано, чтоб дождичек не заливал, и дышится не в пример легче, чем под крышей. Мой «срок» в нашем лагере не велик – всего четыре месяца. В прошлой жизни звали меня Щуплым и был я, по собственному мнению, очешуенный знаток Зоны, бесстрашный бродяга из группировки «Цитадель». А до этого – сопливым «отмычкой», гордо именовавшим себя «вольным сталкером». А еще когда-то звали меня Павликом, окончившим родное ПТУ и забравшимся в Зону «за удачей и приключениями».
Теперь я «тёмный». Зовут меня Шкет. И если не сдохну раньше времени, протяну еще лет десять. Одним словом – приятно познакомиться.
Пока я тащу свой тощий зад к Отцу, Богу и Начальству в одном лице, предлагаю повертеть тыковкой и осмотреть нашу главную резиденцию. Когда-то было тут большое село, звалось оно, то ли Красное, то ли Красново, то ли как-то так. Богатое такое село, домов на сто, с продмагом и клубом. От ЧАЭС тут километров семь, и эвакуировали их далеко не сразу, хотя и поспешно. Моё новое семейство местечко это облюбовало давно, потому как находится оно в одном из самых гиблых участков Зоны. В здравом уме и твердой памяти ни один бродяга в эти места не полезет. Закрывает нас от мира охрененное «поле чудес», а с другой стороны – пси-пятно, метров на пятьсот. По левую сторону от сельпо все давно сгнило к хренам, а вот на правой – держится на зависть. Тут мы живем-поживаем, насколько это возможно в нашем положении.
Отец, Бог и Начальство в одном лице по традиции обитает в бывшем клубе. На крыльце дежурит Норд – личный, так сказать, ординарец и телохранитель, с косичкой из остатков волос на башке. С боку возиться со своим «хозяйством» Алый, прозванный в честь киношного пограничного пса. В жизни не обидел ни одну собаку, и наши четвероногие уродцы платят ему той же монетой. В «хозяйстве» у Алого два «чернобыльца», пси-пёс и куча слепышей, которые для меня на одну рожу, а для него – яркие индивидуальности. Кинолог, блин, с самой большой буквы.
Я вытираю ласты о железную сетку, дабы не разводить грязищу, и вваливаюсь за дверь. Слева кочегарит Ложка и по всему этажу веет баночным борщом со шкварками. До обеда еще часа три, закатываю губы и ползу к «кабинету». Дверь само собой не заперта, но все равно стучусь. Отец, Бог и Начальство в одном лице это любит.
– Звал, Стерх?
Первое время я жутко его боялся. До дрожи в коленях и мокрых пятен на трусах. Вообще-то у нашего брата мутации по-разному проявляются. В основном, конечно, «текучка» – мокрые язвы на теле и рожах, потому рубцуются, потом опять открываются и так далее. Этим делом мы все разукрашены, как ходячие пособия по лучевой болезни. Ногти лезут, волосы – и клоками и совсем. Бывают и другие сюрпризы: лишние «детали» вырастают к примеру. Вот у Тынды на лопатках – не дать не взять зачаточные крылышки, хотя до нимба ему как до Парижа на карачках. У Ложки пальцы лишние, у Сома под плащиком мускулатура со всех щелей полезла, хотя практической пользы от неё – ноль. Ну и всякое такое. Глаза опять же. У кого-то радужку размывает до белого, как у меня, у кого-то зрачок растет на весь глаз целиком. Или как у Стерха – глазищи черные, зрачок белый и светится, гад. И чего эти «зеркалы души» выражают, не поймешь, хоть тресни.
– Заходи, Шкетик, заходи родной. Вон присядь в уголок, погоди.
Вообще-то странно конечно. Значит важное дело, раз Стерх не гаркнул «жди, позову». Ну, сел, глаза опустил, не отсвечиваю. Грош со стола Отца бумажки собирает. Этот, что вы бы знали, наш главный финансовый гений. Тихий такой, неприметный, хозяйственный. Всё в дом, всё в дом. А по дебетам-кредитам мозги варят, министры обзавидуются. Кстати, когда сгинет Стерх, станет он нашим Старшим, и я так чую, жить нам в режиме строгой экономии, как крестьянам Плюшкина у великого классика. И сейчас – бочком, бочком, шмыг – и нет его. Как и не было.
– Случилось чего?
– Ты у меня две недели назад по делам просился, родной?
– Просился.
– Не раздумал ещё?
– А что?
– А то. Сейчас похаваешь, чем Зона послала, манатки соберешь, и пойдем мы с тобой, прогуляемся. Надо Ною, собрату нашему, подсобить.
«Манатки собирать» это он очень громко выразился. Чего тут собирать? Распихал патроны – и валить. НЗ у меня всегда в рюкзаке, а в остальном... Все мы здесь грёбанные фаталисты.
Зона прибрала меня недалеко от вентиляционного комплекса, в километре от родного «Янова». Обидно, досадно, но непоправимо. Вел я научника одного, что б ему на том свете икалось не переставая. Зануда был страшный. У каждого куста останавливался, охал, ахал, фотографировал, в планшете строчил, чтоб умные мысли не забыть. Кто-то ему порассказал, что на Пустоши, растет какая-то неведомая херня с уникальными свойствами. Ну, повел, три часа пас окрестности и глядел, как старый дуралей изгалялся вокруг серого куста, не дать не взять картошка, только без цветов. А тут ПДА пищит – намечается в нашем квадрате локальный Выброс. Я ботаника этого едва не за шкирку от «картошки» оттащил, а он орет, болезный, вырывается. Ну, утратил бдительность. Вот и нарвались на химеру.
Кто с тварюгой этой нос к носу на открытой местности не встречался, тот меня не поймет. Всё что было я по ней выпустил, может и попал пару раз, только она, сволота, отряхнулась и посмеялась над дураком. Петли вокруг нас рисовала, игралась, паскуда, держала с голой жопой в чистом поле. Над головой Выброс собирается, кровяной нарыв в полнеба, воздух уже жужжит, того и гляди прорвёт. А у меня ботан в ступоре, только сопли из-под носа текут, ну и не только. Бросил бы его, рванул, глядишь, успел бы, если б химера на научника бросилась, а мне уйти дала. А я ж идейный был, на дело подписался, да и что говорить, растерялся под самое «не хочу»...
Что я помню? Стою, к земле приклеенный, ноги чугунные. Смотрю на руки, а они вроде троятся. И внутри ещё, точно растет прямо из печенок-селезенок, огромный, плотный жгут, и потроха скручивает, огнем плавит... А дальше – провал.
Потом спрашивал я у других, как с ними было. Никто мне ничего толком не ответил. Тут у каждого своё. Матвею вот казалось, будто вся его начинка в разные стороны расползлась, и друг от дружки за километр валяется. Что-то похожее было конечно. Я ноги и пальцы рук долго почувствовать не мог. Казалось, там, на земле их и оставил, а тело само поднялось и летит теперь. А оказалось, это Воля с Долгом, наши, из «Цитадели», на мой алярм первыми ломанулись... Воля мне и сказал тогда: «Зона тебя приняла, братишка. «Тёмный» ты теперь. Но это... не ссы. Они нормальные мужики, потопчешь еще землю-то...». Хороший он, душевный, может лучший из всех, кого я в Зоне встретил. Когда-то жизнь мне спас, да и потом, в «Цитадели» уже, пестался, как с дитем, уму-разуму учил. И с Долгом, приятелем его, были они «не разлей вода», точно один из другого рос. Я думаю такую дружбу для себя найти, это подарок не знаю уж каких сил. Единицам дается, за особые заслуги. Или вон, как наш Пастор болтает – компенсацией за хреновую жизнь. Это больше к Долгу конечно. Он у них в двойке какой-то неприкаянный что ли.
Собственно я из-за Воли и на «Янов» собирался. Как есть, две недели назад, сидели мы с Матвеем на Голой Ферме, арт редкий пасли, а тут бац! На КПК падает: «Рудневский Я. И. Кличка – «Долг», группировка «Цитадель». Переведен в список БВП. Основание – исчезновение привязки КПК, причина – неизвестная аномалия». Как представил, что там с Волей творится, про арт и думать забыл. Свиньей последней буду, если не поддержу как-то. Только у нас по-другому, раз Стерх сказал «сидеть», никуда не рыпнешься. А тут теперь сам зовёт. Зона, наверное, услышала, надоумила Отца. Больше-то нам, мутагенам, надеяться не на кого….
…И вот чешем мы теперь на Затон. Есть тут одна заветная тропка, севернее станции переработки. Раньше я бы, конечно, здесь в час по чайной ложке полз, за каждым валуном прятался. Вон там, за серыми разросшимися кустами, пси-собаки себе гнездо облюбовали. Изрыли землю, понимаешь, как стрижи над речкой. Плоти-то сюда часто забредают, трут о камни жирные бока, кожу старую лоскутами оставляют. Просекли, какой я теперь классный «натуралист»? Дроздов, ё-моё. Жалко, камеры нет. Я б тут такое наснимал, на всю оставшуюся обогатился. Попросить, что ли, у Стерха? Он, конечно, поржёт, но закажет. В качестве добавки к назидательной лекции про «деньги – мусор». И ведь правда, мусор. Для меня. Для него. Да и зачем они покойнику…
«Ковчег» видать издалека. Оборудовал Ной себе «гнездо», ничего не скажешь. Сталкеры вон каким кагалом на «Скадовске» ютятся, а тут он один, буржуй, блин.… Над рубкой вышку присобачил, с лесенками и большим таким фонарем наверху. Торчит иногда на самой верхотуре с биноклем, обозревает горизонт. Дурацкое конечно занятие, но никто ему не пеняет. Ной мужик нервный, чуть чего – за ствол хватается. Был я у него один раз, до «рождения» ещё. Так он, уквашенный в готовальню, в собственную дверь палил из дробовика, с трехэтажными оборотами…
– Здоров, собрат.
– Пришел… Я думал, не придешь, Стерх. А это кто? «Новый» что ли? Вроде рожа знакомая.
– «Новый», Шкетом зовём. Давай, сообрази чайку, и поведай, чего ж такого срочного приключилось…
Шаманит Ной у плитки, а руки-то трясутся. Обматерил заварку, рукавом к спирали приложился. Стерх гладит собаку, светит белыми зрачками, вроде не замечает ничего. Я-то притулился с краешку, сижу, не отсвечиваю.
– Норка, на большую землю собралась. С мужиком своим, что б он, сволочь…
Стерх промолчал. Дождался, пока Ной поставит перед нами кружки, сунул свой нос крючком, отхлебнул.
– Ты ей не сказал.
– Не могу я, Стерх. Не знаю, как сказать. Все откладывал, ну, думаю, подрастет ещё, потом как-нибудь.… Вот и дождался, бляха муха!
Поначалу я не слишком понял, о чём они. Подумал, загоняется Ной, дочку отпускать неохота. Это понятно, конечно, кому по кайфу одному-то оставаться? И всё равно – радовался бы, другую жизнь Норка узнает, детей нарожает Шульцу, будет по-человечески жить, а не здесь по заразным буеракам ползать.
А потом как шарахнуло меня по кумполу.… Пролил себе Ноев чаек аккурат на штаны.
– Догадался? – Я уже говорил, что от Стерха ничего нельзя скрыть? Говорил?
– Стерх, а как же…
– А ни как. Вот такая, Шкетик, фините ля комедия.
– Я виноват! Зачем, а? Надо было за косу и к вам, папаша долбанный! Чё теперь? Чё я ей скажу?
И так он убивался, аж собачина его завыла, прониклась так сказать. И мне его жалко было, и Норку, и Шульца. Только Стерх изваянием сидел, с самой непроницаемой рожей, а потом тихо выдал:
– Ты меня позвал причитания послушать? Чего разнылся, как баба? Пожалею я тебя, Ной? Нет, не пожалею.
Ну, отшельник наш подобрался сразу, сопли вытер. Тут мне мысль в голову пришла. Мы ж его всегда стариком считали, Ноя-то. А ему, глянь, еще и полтинника нет. Даже седины не видно. Только вот сейчас, как он на Стерха зыркнул больными глазами, я бы ему и все восемьдесят выписал.
– Знаю. Просьба у меня к тебе, Стерх. Пойдем со мной на «Янов». Скажи ей сам. Тебе она поверит.
– А тебе нет?
– Не знаю. И боюсь если что, дел наворочу. А ты мне с катушки сорваться не дашь. Поможешь, Стерх?
Вот тут мы все на него уставились: Ной, я и собака. Что-то все-таки дает Зона-матушка нашим Старшим. Будто чуял он, что мы из «Ковчега» на «Янов» пойдем, меня взял, хотя я-то ему на фига? Сидит она где-то, невидимая, и шепчет на ушко, чего в округе творится. Ладно, стану Старшим, если доживу, сам узнаю.
– Собирайся….

…Голосили они так, что сбежалась вся «Цитадель». Ну и «гости» подтянулись до кучи. Всю классику жанра разложили по полочкам, как в кино. Теперь будет чего народу у костров перетереть. «Свежие сплетни» в Зоне вещь ценная…
Поначалу все тихо-мирно было. Встретили нас чин-чинарем, как дорогих гостей. Ну оно понятно – к командиру «тесть» пришел, родня подвалила. Ной мялся, мялся, а потом спрашивает: «серьезно, мол, надумали?». Шульц ему отвечает: «серьезно, как же ещё?». Типа, «поженимся, как люди, работу найду, Норке документы выправим, репетиторов наймем. Хватит, мол, пора возвращаться, не хочу, что б мой ребенок в Зоне вырос».
Ной челюсть на место задвинул и тут началось! С такими матюками на Шульца кинулся, будто он маньяк-насильник какой был, а не по общему согласию, любви и все такое. Кем он только Шульца не назвал! Даже «бараном в портупее» был, ну это из самого «ласкового». Едва оттащили. Норка, глазенки свои красивые вытаращила, чего, мол, ты папа Ной, зачем так орешь?
Тут Яр вмешался, сунул отшельнику в зубы фляжку со спиртиком. Давай они с Локи, ему в два голоса доказывать, что всё пучком, просчитано, про паспорт договорено, да и народ решил сброситься, бедствовать не будут, квартирку купят, тачку и ещё до пенсии останется. Мол, надо тебе, Ной, смириться. Дочке мужик хороший попался, положительный, ответственный, внуки у тебя пойдут, радуйся, будешь знать, что не пропадет твоя кровинка, ну и всё такое.
Ной их минут десять слушал, а потом глава утёр и выдал:
– Идиоты, - говорит. – Придурки вы конченные. Да я разве против? Да я бы все ей отдал, что за двадцать лет в Зоне намыл, английская королева бы обзавидовалась. Только пустое всё. Не выйдет она отсюда никогда.
Тут все как-то примолкли разом. А Шульц из себя выдавил:
– Что значит, «не выйдет»?
– А то, зятёк. Тёмная она. Думал, мы её так зовем, потому что со мной и с кланом валандается? А вот нет. Потому что сама такая же. На самом деле. И за Периметром ей смерть. А ты иди, раз решил. Может, бабу еще себе найдёшь. А мы уж как-нибудь.
И тихо так стало. Как в могиле. Мухи бы летали в Зоне, мы б каждое крылышко услышали. А Норка к Стерху подошла, вцепилась в него, аж плащ затрещал. Смотрит во все глаза, по щекам ручьи текут. И уже знает, что правда, а смириться не может.
Старший с минуту ее разглядывал, потом отвел к лавке, посадил, сам, напротив, на корточках пристроился. Шульц рядом плюхнулся, кулаки сжал.
– Почему ты ничего не сказал? – Теперь его была очередь с Ноя ответки требовать.
– Вот были б у тебя, зятек, свои дети, тогда б вопросы не задавал. Она ж совсем с катушек с тобой слетела. Нашли где любиться, мать вашу. А теперь ещё подкинули «сюрприз».
Тут Локи вмешался.
– Откуда ты вообще об этом узнал, тёмный?
Стерх ухмыльнулся, головой покачал:
– А что, проверить хочешь? Нет? Это правильно.
– И что ж, сделать ничего нельзя?
– Нет. Может и был способ, но теперь не узнать.
И выдал нам историю. Я хоть и «тёмный», а первый раз слышал. В общем, началось всё, когда и клана нашего как такового не существовало. Первый из «тёмных» на собственной шкуре проверил, каково нам за забором. Едва обратно дополз, и срок жизни себе «за побег» втрое сократил, Зона постаралась. А вот что он пока не сгинул, возможность искал, как на Большой земле не загнуться, для меня лично новость. Стерх говорил, ходил он один, никого не брал. Где Первого носило хрен поймешь, ПДА тогда не было, а дневников он не вёл. Вернулся незадолго до своего «ухода», трясся весь, кожа клоками лезла, будто и не «тёмный» вовсе, а как все вокруг. С неделю маялся, всё силился рассказать что-то, про «место» бормотал. Только что за «место» такое никто не понял. Долго потом гадали, где же это Первый такую радиацию хватанул, что даже «тёмность» не спасла. Не Саркофаг, точно. Бывали там. Словом, историю эту замяли, чтобы новых «тёмных» не сбивать с панталыку ложными надеждами.
Тут Норка голос подала:
– А «джин», Стерх?
– Фалька тебе мало? Сколько он туда за тобой ходил, напомнить? И чем дело кончилось?
Тут я едва не подпрыгнул. Вот же, ёлки! Совсем я про эту хрень забыл! И мыслишка в голове забрезжила, бредовая, как вся моя жизнь.
Короче, про отъезды всякие на время забыли. Стерх пообещал – будем искать, но особых надежд не питай. А Шульцу сказал: прав, мол, Ной, если хочешь уйти – уходи. Шульц ему конечно кукиш с маслом показал. Один, говорит, не пойду. Раз так все сложилось, выходит судьба.
Потом в «штаб» ушли, от любопытных подальше. А я пошёл искать Волю, покамест Стерх обо мне не вспомнил…

…– Здорово, дядька Яр. Мне бы Волю повидать.
– Здорово, мэн. – Вот кто, кажется, вообще не меняется. Щурится на тебя, с добродушной насмешкой. – Воля к ботаникам ушел, к вечеру вернётся.
– Как он, дядька Яр?
– А ты как думаешь? Хреново. Да, погодь ты, посиди в гостях. Давно же к нам не захаживал.
Отнекался я, как смог, и за дверь. Эх, «Янов» родимый, вот я теперь и «гость». И вроде всё тоже, как было, а по-другому для меня. Стоит «Жигуль» «грязный» на площадке – полгода не прошло, как я бы его стороной обходил, а теперь хочешь в кабину лезь, хочешь на крыше пляши. На правой руке «ветерок» по пальцам пробежался – это «воронка» под стеной пристройки притаилась, хилая, никак силу не наберёт. На дорогу вышел – в пяти метрах собачки шныряют, на меня – ноль эмоций, что такое при виде собачек ствол доставать, я уже и забыть успел. До бункера метров пятьсот, уже и купол показался. Недалече от навеса костерок догорает, охраны не видать, небось по периметру ходят. Кто там сегодня, интересно? Главное, что б не новички. Запарило всем объяснять.
Дежурство нынче старый мой приятель Шут нёс. Вот сколько мы с ним ходили, сколько хлебнули на пару, а вот не люблю я теперь дружбана встречать. Смотрит он на меня с такой жалостью, вроде я уже белые тапки намыл и помирать собрался. Глаза отводит. Вот и сейчас – кивнул, «как дела» поинтересовался, и внутрь пустил, а я чую, на спину мою ему глядеть легче. Как в том анекдоте «уже уходите, мама? Даже чаю не попьете?». Ну пусть ему, тоже понять можно.
…– Илья, я вам уже неоднократно пытался объяснить…
После того дурака с «картошкой» у меня на ботаников стойкая аллергия. Вроде проф наш, Герман, спокойно говорит, вежливо, а зубы так и заныли.
…– всё, на что способен сейчас «Спектр» это определить сходные характеристики аномалий. Вы же сами водили группу проводить замеры. Осмелюсь доложить, это была уникальная аномалия. Без сомнения пространственной природы но с совершенно невозможными искажениями. Есть некоторые общие показатели с «Телепортом» из Рыжего Леса, но с другой стороны различия более чем существенны. Поверьте, мне не жаль для вас прибор. Я лишь хочу указать на бессмысленность его применения в данных условиях.
– Я должен попробовать, проф. Всё, что смогу…
– Попробовать что? Будете ходить по Зоне со «Спектром» наперевес, хватаясь за мнимые сходства? Прыгать во все попадающиеся «телепорты»?
– Если придется.
– Илья, вы хороший человек, и я не хочу вашей гибели. Вы не хуже меня знаете всё, что мы успели изучить о пространственных аномалиях. Во многом благодаря вашей Норе. Две точки пространственного поля, два разрыва, «вход» и «выход». Проходимая «кротовья нора», две горловины, устье. Профессор Белов не так давно доказал наличие в устье энергии с отрицательной плотностью. И хотя мы все равно знаем ничтожно мало, совершенно очевидно, что при нарушении симметрии аномалия просто исчезает, идет молниеносное, полное разрушение структуры, фактически схлопывание горловин. И вы сами прекрасно понимаете, что у вашего друга был один шанс из тысячи успеть преодолеть точку схлопывания живым.
– Я его чую, понимаете, проф? Знаю, что он где-то там…
– Я физик, Илья. Области «предчувствий» вне моей компетентности. Вы не можете смириться, я понимаю. Но в любом случае, даже если это так, если ваш друг жив, вам сейчас нужен не «Спектр», и не мои научные познания, а чудо.
Дальше я слушать не стал. Выбрался прямо под жадные глазенки наших ботаников. Ну, Герман тот еще ничего. А вот у Озёрского аж очки запотели от возбуждения. Этому дай волю, цап бы меня за шкибот, и на опыты. Уж больно ему, болезному, хотца узнать, чего это во мне поменялось, как я теперь своими белыми глазами вижу, носом мутагенным чую, и почему от радиации не дохну. Сначала вообще прикольно было, как он ко мне со счетчиком полез. Я ему тогда модифицированный «слизняк» показал, мы все с собой такой арт носим, когда к «людям» идем. Аномальную энергию в нас аккумулирует, а вокруг тела вроде пленки невидимой создает, чистой, безо всякой радиации. Озерский как его узрел, дара речи лишился. Такие деньжищи предлагал.… Ну я, по приколу, арт с себя снял, и ему в контейнер бросил. Как «Гейгер» взвыл, как они с лаборантом в двери ломанулась, антирад жрать горстями, чуть друг дружку не затоптали. Сразу про бабки и приборы думать забыли.
– Привет, дружище. – Голос у Воли убитый нафиг. – Какими судьбами Зона занесла? По делу что ли?
– Да не, тебя искал. Науке моё с кисточкой.
– Пошли что ли тогда, на холодке посидим.
Вышли мы, уселись под навес, под сетку маскировочную. Смотрю я на Волю, а узнаю с трудом. Посерел, глаза тусклые, волосы сосульками. Бородой обрастает, как старообрядец какой-то. Комбезище на коленках тёртый, на разгрузке карман оторвался, так и висит. И такой безнадегой от него сквозит! Ладно, подумал, хорош, безнадеги у меня на сегодня перебор.
– Рассказали уже?
– Типа того. Как это вышло?
Воля про какого-то козла говорил, с которым Долг сцепился, и имя вроде знакомое, где-то я про него уже слыхал, а вот вспомнить не получилось. Да и слушал я его, честно говоря, с пятое на десятое. Всё мысля моя покоя не давала.
– Эх, мэн. Не знал бы, что такое «Монолит», не лазил бы туда с Бродягой, вот те крест, пошёл бы. Такой гнидой себя ощущаю, словами не сказать. Будто я его бросил, понимаешь?
– «Монолит», говоришь?
Знаете, я конечно институтов не кончал, образование моё – три класса и ПТУ, дурак дураком короче. Но тут ума большого не надо. Будь ты хоть академиком, хоть алкашом – пропойцей, все равно в чудо верить хочешь. Ну, типа, прилетит вдруг волшебник и тра-та-ра-там. Всё по-другому сделает, или денег отсыплет вагон, или покойника с того света вернет, ну или чего там еще человеку хотца, а умом понимает, что не сможет достать, хоть из себя выпрыгни. Только в сосунковом возрасте оно своими именами называется, а чем взрослее чел, тем больше всякого туману напускает, названия хитрые придумывает. А суть-то одна и та же – волшебник этот блинский.
Знаете, как Стерх эту тягу обзывает? Синдром «Монолита».
– Помнишь, Воля, ты мне про ходку одну рассказывал? Вы с Долгом, с Норкой и Бродягой вроде ходили. Когда я тебя первый раз встретил, и ты меня от «электры» вытащил. Ну, когда Фальк наш сгинул? Помнишь?
Кивает. А в глазах меняется что-то по-тихому.
– Фальк, покойный, вас тогда через «Парк» потащил, да? Ты еще говорил, он тебя прикладом по ноге огрел, когда ты на «мухоловке» залип.
– Было дело.
– А он тебе говорил, что там в «Парке»?
– Сказал, арт какой-то редкий. Лезть за ним не советовал, вроде абзац там на двести процентов.
– Ну, почти. Мои его «джином» зовут.
И тут, так я понял, начало до него доходить.
– Щуплый, братан!
– Шкет я, Воля. Щуплый у комплекса преставился, Зона ему пухом. Короче, врать тебе не буду. Я не Фальк, никогда там не был. Знаю на словах. Не про все капитальные жопы конечно, но про большинство. «Джин» он вроде не арт, а какая-то материя, или арт такой странный, короче хрен его поймет. Мои говорят, исполняет желания. Но с подвывертом, как в байках про «Монолит». Добирались до него единицы. Фальк тоже ходил, из-за Норки. Только оказалось, для нас, «тёмных» «джин», сука, не пашет. Вроде, мы Зоне крестники, и тащить нам эту хрень до конца. Но ты ж не «тёмный». В общем, я тебе конечно об этом говорить не должен. Стерх узнает – на лоскуты пустит. Но ни чё, обрыбится. Что ты для меня сделал, Воля, я век не забуду. Только никак больше помочь не могу. Короче, подумай. Если надумаешь – рискнём.
– Да чего тут думать, Шкет?!
И лыбится, как на ясно солнышко. Будто я ему этого «джина» уже на блюдечке с каемочкой притащил. А меня уже внутри грызть начало. Предложил, блин, крючок с червячком закинул. А если гробанется он там? Я ж правда, ни хрена не знаю, как оно и чего. Поведу его и своими руками укатаю. Помог, называется! Да после такого век себя не простишь, все мои десять лет локти грызть буду.
– Мы там сдохнуть на раз сможем.
– Ну, считай, что предупредил…

После возвращения с хутора, Пришлого постоянно мутило до отчаянных желчных спазмов. Гнедич кровил носом и зыркал на него злобным взглядом, будто это он, Пришлый, в первую очередь виноват в потере Малахова и доктора. Профессор Холодов от «новостей» как-то сразу постарел лет на пять, и хотя выходил «работать» неукоснительно, как часы, было видно, что научный азарт отодвинулся на второй план и вся работа держится на рассудочном напряжении воли.
А ещё Пришлому снились странные сны. Он отчетливо, как в кино, видел то, чего видеть не мог, не мог знать, не мог чувствовать. Будто влезал в чужие шкуры одновременно…

… «Заказчик» не поскупился на новую «форму» – разных оттенков серые пятна камуфляжа отлично маскировали на местности. Куртка и штаны из усиленного хлопка, пропитка из антибака, высокие, водоотталкивающие берцы. Разгрузка с броником из особого облегченного сплава тоже не подкачали, а вот каска – дрянь, не умеют «друзья» нормальные каски лепить. Эмблемы с синим орлом прочно заняли свое место. По мнению бывшего полковника Зверева чушь несусветная, но тут ничего не поделаешь: еще в 2011-м, объединенное собрание всех группировок железобетонно обязало носить опознавательные знаки всем без исключения. Без эмблемы ты в Зоне персона нон грата, завалить может любой без претензий со стороны группировок.
Задание было выполнено с опережением графика. Провели «группу», и это не смотря на то, что двигаться пришлось по новым местам, «открывшимся» после Выброса редкой продолжительности. Ещё пять километров «земли», и самое главное – недоступный поселе объект «Х-14», с сугубо военной специализацией. Команда Зверя внутрь не полезла – сдала «пост» подоспевшим ребяткам Базиля. Вторую часть задания полчаса назад успешно выполнили Кольт и Мажор: «провесили» полтора километра до «обжитых мест», установили мудреные датчики.
Он дал команде еще десять минут отдыха, оглядел свой новый отряд. Хорошая группа сложилась, крепкая. Спецы-универсалы, Зону знают. Костяк, конечно, его ребята, верная «гвардия», но и остальная тройка не промах. Вот сколько раз уже говорил себе, внушал, злился, даже к анонимному (и охрененно дорогому) психоаналитику ходил, а как оказывался в Зоне, всё равно свербело по полной. Никому конечно не признается, но так и не изжил он из себя злую горечь фатального проигрыша, разъедающего самолюбие чувства, что обошли, выдавили, вытолкнули отсюда, списали начисто, как не было. Так и проскальзывает время от времени: как оно? Забыли уже или помнят? Хуже «им» там без него, или перекрестились с облегчением.
– Три часа до эвакуации, командир. Как двинем?
Питер плюхнулся рядом, держа М-4 на сгибе локтя.
Зверь бросил быстрый взгляд на карту в ПДА.
– Через завод, мимо карьера и за железку. Мажор, как со зверьем на заводе?
– Чисто, командир.
– Повыводили небось животину, «миротворцы» херовы. – Пробубнил себе под нос Кольт. Питер зыркнул на него, но ничего не сказал. Похоже, знали ребята, чуяли, что мается до сих пор командир, лишний раз старались не бередить.
– Порядок такой: Мажор, Питер, Сапсан – идете первыми. Не расслабляться, не на Невском. Мы с Лукой за вами, Кольт замыкающий. Идем вдоль третьего корпуса, до пролома. Бдим. Карьер режем по касательной, к краям не суемся. Бдим. Питер, на железке ты первый номер.
Серая махина «Юпитера» раззявила пасть, по одному глотая наёмников. В былые времена тут действительно кишмя кишело слепыми псами, а теперь как отрезало. Датчик биоформ мигал где-то на границе чувствительности, сигнал не приближался, а значит между мутантами и отрядом не менее трехсот метров.
Собственно куда больше следовало опасаться столкновения с людьми, чем с мутантами. «Заказчик» строго приказывал наемникам не светить интерес к этому участку Зоны. А район-то не самый глухой, скорее наоборот, один из наиболее «густых» в Центре. По оперативным данным, за тот год, что Зверь покинул «Долг», набили в окрестностях кучу проторенных троп. Шастали теперь все кому не лень, пользуясь «нейтралкой» драной «Цитадели». Про своих врагов Зверь тоже не забывал: Бывалый по прежнему докладывал все появляющиеся новости. Замом Воронина стал Петренко, Перцу присвоили подполковника и забрали в штаб, оставив квад на Гюрзу. Провели в группировке «чистку» рядов, Лютого и других, кто Зверя поддерживал, поставили перед выбором – или валите на все четыре, или больше ни какой самодеятельности. «Цитадель» разрослась почти вдвое, бывший склад контейнеров превратили в перевалочную базу, девка-мутантка Шульги уже открыто и постоянно жила на «Янове», несколько раз видели на станции отряд «монолитовцев», отколовшихся от основной группировки. В общем, развели тут бардак, каждой твари по паре. Шульга со свободовским хмырем, что за ним к бандюкам ходил, теперь лучшие друзья. Укурок этот зам у него, или как там у них…
Зверь остановился, тряхнул головой. У пролома всё было чисто, чуть дальше потянуло жаром от «Битума». Насколько Зверь помнил, в этом квадрате всегда была высокая вероятность нарваться на снорков, но это ниже, считай к самой архианомалии. Группа к ней спускаться не планировала, обошли по кромке старой асфальтовой дороги. Он остановил группу, поменял порядок движения и ориентир: хрен с ними, с бюрерами, днем они редко из тоннеля вылезают, а вот сверху пробить обстановочку удобнее будет – считай всё как на ладони.
Пока Питер бдил окрестности, Зверь достал портативный модуль связи, активировал экран, кивнул Сапсану. Боец с ловкостью фокусника развернул антенну. Самое время проверить, что там с эвакуацией. Он уже собрался вводить коды, когда Питер тихо свистнул, привлекая внимание командира.
– Гляди-ка...
– Что там?
Питер бросил в руки Зверя бинокль.
– Мы с Тамарой ходим парой…
И ткнул рукой по направлению к карьеру.
Зверь отложил планшет, перевернулся на живот. Вот уж точно, «нарисовались». Хер сотрешь.
Как не странно, первым он опознал бывшего фримена. Да и как тут не опознаешь. Помнит, небось, укурок, хорошие ему памятки Зверь оставил. Патлы в хвостике, бандана на башке, шкаф «три на восемь». И наш жизнью трёхнутый, в полушаге за спиной «зеленого». Совсем не изменился, гнида. Тощий, кривой и тормознутый. И чешут, падлы, прямо по направлению к тоннелю.
У Питера в глазах веселые черти заплясали:
– Ну что, командир? Спишем парочку? Грех же такой случай упускать!
Кольт ближе подполз, расчехлил «весло».
– Которого?
– Фримена, давай.
– Уверен, командир?
– Уверен. А эта сука, пусть сам себя в аномалию загонит, что дружка не уберег.
– Ок, принял.
– Погодь, Кольт. – Встрял Сапсан.
Да, есть все-таки смысл в смешанной группе. Когда одних клинит, другие с холодной головы бдят.
– Группа на одиннадцать. На той стороне карьера. Срисуют нас в момент.
– Бля, не вовремя-то как! Ну, чё, командир, а стоит шум поднимать? Может, по-тихому?
Зверь хмыкнул.
– Глушак наверти.
– Да на хрена? И так справлюсь. Я по левой, ты по правой возьми. Когда к дежурке поближе подойдут. Загоним пешки в дамки. Давай, им еще минут десять до нас чапать.
«Всё возвращается на круги своя».
Сползти с пригорка, прячась за бетонированным парапетом. Достать нож.
«Приходит в прежнее, исходное состояние».
Ну, идите, лебеди белые. С чего начали, тем и закончим.
Только моя теперь фора. Как там? «Ближе… ближе, сукины дети».
Вот гайка о ржавые рельсы ударилась, звук характерный. Дорогу что ли провешивают? Сверху вроде аномалий не наблюдалось. Только в проходе «дежурки» что-то сребрилось. А теперь о бетон стукнуло.
Пора!...

…Там, во сне, Пришлый смотрел на себя чужими глазами.
Секундное удивление на лице при виде бывшего соклановца, теперь сбившего с ног.
Ощутил чужим чутьем вспышку злости, что промазал, чуть не рассчитал, и вместо шеи удар зацепил по челюсти.
Не своими были руки, перехватившие запястье с ножом, зажатым обратным хватом в кулаке.
И тяжесть своего тела, как чужого, когда катались они у бетонных ступеней…
Там, во сне, собой он стал на какую-то долю мгновения. Тяжелое дыхание. Кровь – по шее, за ворот комбеза. Боль удара, направившего в дверной проем. А потом оглушительный, рвущий слух, звук, похожий на громкий хлопок… Белесая, колючая круговерть берез глазами. Будто попал в снежную центрифугу, утыканную тонкими острыми иглами. И кружит тебя в этом жалящем снегу, вертит с предельной скоростью. Тела не чуешь совсем, ты невесомо легкий, размазанный до тени. Ничего нет. Нет времени. Нет чувств. Нет мыслей. А потом белое месиво из снега и тебя самого вдруг взрывается изнутри…
Удар головой… Он не мог ощутить, но как-то знал, что сейчас должен очутиться на грязном полу, где в проходах давно выломаны двери, а впереди и справа – зеленый кафель, застарелая вонь, а еще дальше – лестница с обломанными перилами. Но вместо этого скрипела на зубах пыль, а под чугунной, неподъемной головой он чувствовал землю и тонкие, сухие травинки, покрытые этой самой пылью. И стен не ощущаешь вокруг, а вместо них гуляет ветерок, и с трудом сфокусировав взгляд, можно увидеть порыжелый, тонколапый куст. Надо шевелиться. Двигаться.
Челюсть дергает болью. Титанических трудов стоило подтянуть к себе руку, еще несколько минут тупо разглядывать зажатый в скрюченных пальцах нож. Он попытался воткнуть его в землю, дать себе призрачную точку опоры, но силы ушли, и лезвие лишь слегка клюнуло землю.
Где я? Я один? Почему я один?
Снова круговерть. Но уже другая. Красная, тяжелая, с фиолетовыми всполохами. А за границей этих всполохов вроде бы очень далеко лает короткими отсечками калаша, и не поймешь, толи слышишь ты этот звук, толи пришел он к тебе из каких-то иных временных сфер.
А потом возникают чьи-то руки, и тебя переворачивают, и надо взглянуть, но глаза словно слиплись намертво и не открываются, и только чернота, и только голоса, обрывками звуков, не желающих складываться в слова.
А дальше?
…Он проснулся от прикосновения к руке.
– Извини, разбудила.… Думала, ты просто сидишь с закрытыми глазами. Дурной сон?
Уже давно пора было уйти в здание, найти свой матрас и отключиться до утра. Но Пришлый, сдав пост, зачем-то пришел сюда, на бывшую спортивную площадку сельской школы, уселся на почерневшую от бесчисленных дождей, но еще крепкую лавочку и сам не заметил, как залип.
Лаборантка Марина теперь сидела в шаге от него, вполоборота, и ее белеющая в полумраке ладонь лежала на его рукаве. Он хотел отодвинуться – сколько себя помнил, слабый пол вызывал у него приступы жуткого стеснения – но потом передумал, не желая обижать.
Луна на минуту-другую выглянула из-за туч, осветила её каштановые волосы с кудряшками у висков, спокойные темные глаза.
– Да так, немного.
С женщинами судьба сводила его дважды: еще в детдоме, хотя и относились они друг к другу скорее как брат и сестра, и в училище, незадолго до выпуска. Здесь уже было серьезно, и он даже позволял себе мечтать о будущей семье. Потом вмешались родители, как и все желавшие своей дочери семейного счастья в виде обеспеченного парня из «хорошей семьи», а не нищего курка с сомнительной внешностью и без гроша за душой. А больше как-то не сложилось. Поэтому внимание лаборантки скорее тяготило, пусть и приятно, конечно. Да и Гнедич этот – и так волком смотрит, как на врага народа, зачем еще заострять ситуацию.
– Я вот совсем сны перестала видеть. Что снилось?
Пришлый неопределенно пожал плечами, лихорадочно соображая, как поменять тему разговора. Поэтому брякнул наобум:
– Давно вы здесь, да?
Пока она говорила, он вдруг вспомнил свои первые мысли, когда узнал, что чертова аномалия занесла его не много не мало, а на недоступный никому правый берег Припяти. Волей Зоны река отсекла треть всей территории севернее ЧАЭС и заболоченного Затона, и теперь сама по себе представляла неприступный барьер. И если на болотах, речушках и протоках фонило с разной степени интенсивностью, то в самой Припяти после Выброса 2007-ого вода превратилась в смертельную субстанцию безо всяких вариантов. Он как-то слышал краем уха от Озерского, что природа такой дозы совершенно не понятна, на берегах фон хоть и был повышенный, но вполне терпимый, и ученые так и не смогли выяснить, почему любое плавсредство мгновенно обращалось в мини-реактор, а самые совершенные костюмы давали своим хозяевам не больше минуты жизни. Одним словом, в результате правый берег оказался намертво отрезанным от левого, и здесь теперь царили совсем другие порядки. Ему уже удалось «ознакомиться» и с иными мутантами, и с незнакомыми аномалиями. Пси-энергию «с успехом» заменяли пространственно-временные искажения, даже Выброс был другой…
– Два года?
– Тебе разве не рассказывал Сергей Николаевич? Сначала мы поддерживали связь с Академией через французский контингент. Пусть нас и считали отщепенцами, но все равно передавали продукты и припасы, забирали отчеты, материалы. А потом был этот временной карман…
Про временной карман Пришлый помнил из рассказов «радиста» Максимыча. Старший научный Иван Максимович Бойко был помешан на своих теориях влияние энергии Зоны на фундаментальные принципы связи, но в остальном мог говорить часами.
Первоначально группа Холодова насчитывала двадцать человек, ушедших в «поле» за своим «головой» едва ни не всей лабораторией. Академические круги предали отступника научной анафеме, лишили какого бы ни было прикрытия и ждали когда Холодов с треском провалит свои эксперименты. Группа продержалась около года, собирая и систематизируя информацию, и продвигаясь все глубже. А потом было село, ошибочно принятое за Староселье. Датчики показывали относительно «чистую» местность, основная часть группы, с Холодовым во главе, решила сделать остановку на несколько дней, чтобы изучить окрестности.
Поначалу пропала связь. А после первой же ночевки, когда «полевики» выползли в поисках новых открытий, оказалось, что все окрестности села намертво блокированы «куполом» непонятного происхождения. Попытки проникнуть за преграду стоили им гибели двух человек, просто исчезнувших, как и не было никогда. По рассказу Максимыча, пять дней они безвылазно сидели в одном из домов, уничтожая запасы, и прильнув к окнам. Дом, обычную избу пятистенку, будто кто-то невидимый аккуратно «вынимал» из земли, и также аккуратно пытался пристроить на новое место. Они видели площадь ещё «живой» Припяти, митинг на площади, судя по всему, посвященный открытию Дворца культуры «Энергетик». Городок с детской площадкой, где тоскливо, несколько часов подряд, скрипели качели. Проселочную дорогу и подпрыгивающий на ухабах рейсовый автобус, похороны на сельском кладбище, рыбаков, клюющих носом на утреннем лове, в мягкой туманной дымке, и много чело еще. Один из лаборантов не выдержал, вырвался за дверь, и также беззвучно пропал. На шестые сутки все они впали в какое-то странное, дремотное состояние, а когда очнулись – оказались в чистом поле, в шести километрах от оставленной базы.
«– Ох, парень… до сих пор мураши бегут, как вспомню. Пришли, а там не души. За оградой – три холмика рядком, кресты, имена. А в столе, где Сергей Николаевич раньше сидел, флешка, в пленку закрученная. И видишь ли, сразу заработала связь, приборы, словно от сна очнулись. Вставили флешку, а там…»
– Да, мне рассказывали. Вы флешку нашли с обращением…
– У меня истерика была, даже не передать какая. – Лаборантка зябко повела плечами, потом фыркнула, замотала головой, точно отгоняла воспоминания. – Ты можешь себе представить, полгода твоей жизни как не было! И никакая наука не объяснит. Они нас около месяца ждали, потом решили уходить, выйти к миротворцам.
– И как, дошли?
– Дошли. Связались с Академией, эвакуировались.
– Ну а вы-то, зачем остались? Почему не ушли?
– Не смогли…
Они оба обернулись на голос за спиной. Профессор Холодов, в накинутой на плечи куртке, сейчас меньше всего напоминал научное светило. Разве что очками на горбатом носу.
– Вы, Пришлый, интересный человек. Так ни разу и не поинтересовались подробностями, почему мы здесь торчим, как-то безропотно впряглись в нашу лямку.
– Привык.
– Не задавать лишних вопросов? Марина, наденьте куртку. Ночи холодные, вы же знаете. Что за ребячество, в самом деле?
Лаборантка как-то потешно задрала нос, фыркнула бесстрашно, потом чихнула.
– Идите одеваться, полно вам.
Она ушла, как-то нехотя, оглядываясь. Холодов проводил её взглядом.
– Вы ей интересны. Мы тут, знаете, уже дичаем потихоньку.
– Вы сказали, что не смогли.
– Ах, да. Знаете, не слишком приятные воспоминания. Вы ведь знаете, что такое предупредительный огонь? Конечно, знаете, вы же военный. Пока нас не было, ограждение территории отчуждения претерпели существенные изменения. Автоматизированные системы, эти турели… Контингент, с которым мы сотрудничали, сменился, ротация знаете ли… Мы пытаемся подавать сигнал, а нам в ответ что-то кричат по-французски… Потом на ломаном английском: «Откроем огонь на поражение».
– Но ведь вы как-то живете до настоящего времени. Значит, нашли выход.
– Не совсем так. Через две недели, уже на территории, группа Паши Гнедича по чистой случайности наткнулась на научный вездеход наших коллег. Их проводник, знаете такой наполовину карел, наполовину финн, к счастью отлично понимал по-русски. Что бы вам ни говорили, молодой человек, между учеными существует некоторая взаимовыручка, хотя и зиждется она на сугубо практичной основе…. Мы объяснили им ситуацию, они пообещали разобраться. Обменялись координатами для связи.
– Не обманули?
– Нет, хотя ждать пришлось достаточно долго. А потом оказалось, что группа профессора Холодова почти в полном составе покинула территорию отчуждения около полугода назад. Прошли через миротворцев, высидели положенный карантин, и отправились в Москву.
– То есть?
– Нам передали запись. Иначе кто в такое поверит. Доложу вам, было довольно странно смотреть на себя со стороны. У меня тогда появилась теория, что временная аномалия все эти незаметные для нас полгода активно создавала слепки, практически не отличимые от оригинала. Правда, до дома «мы» не доехали, исчезли где-то на просторах Родины. Академическое начальство забило тревогу, их, то есть нас, искали, а потом пришли к выводу, что либо мы все каким-то мистическим образом стали добычей уголовных элементов, либо, что более вероятно, скрылись за границей с результатами своих открытий. Ну а зарубежные коллеги напротив, решили, что всему виной происки недремлющего КГБ, и мы, скорее всего сидим в мрачных подвалах где-нибудь на Лубянке. Эти клише, знаете ли…
– Но они-то вас видели. Ученые эти, с вездехода.
– Видели. Но по тому, как быстро они прекратили контакт, кто-то посоветовал им забыть о данном инциденте.
– Но они же все равно помогали вам – продукты, боезапас, лекарства…
Профессор улыбнулся, в уголках глаз задвигались морщины.
– К сожалению, не они.
– А кто?
– Виртанен. Этот самый финн-проводник. Разумеется, не безвозмездно.
– Артефакты?
– Как? Ах да, вы так их зовёте, никак не привыкну. Да, конечно ОНП. Объекты неизвестной природы. Да, совершенно верно. Установил, знаете ли, собственные тарифы натурального обмена… И знаете, Пришлый, развернулся довольно широко. Нет, я понимаю, откуда он мог взять консервы, солевые таблетки, патроны и медикаменты. Но необходимые реактивы для исследований…
– Профессор, да вы хотя бы представляете, сколько они стоят? У нас на эти арты целые группировки содержатся…
– Возможно, возможно.… Впрочем, теперь это не имеет значения.
– Вы говорили, он исчез?
– Да, так и есть. Практически перед самым вашим появлением. Мы ведь и вас-то нашли только благодаря тому, что оставались ждать на месте встречи. Обычно, это как-то быстро происходило. Виртанен присылал координаты места встречи, мы приходили, обменивались контейнерами… А тут на встречу никто не пришел. Группа ждала два дня. Так вас и нашли…
Вернулась лаборантка, принесла термос с горячим чаем. Холодов отрицательно махнул головой, Пришлый отказываться не стал, взял металлическую кружку из ее теплых рук.
– И как теперь? Вы же понимаете, что нужно искать выход?
Чай оказался крепким и горьким. Обжог язык.
– Да, разумеется. И как не горько это признавать, у нас остался только один выход.
– Какой?
– А знаете, Марина, налейте и мне. Озноб. Все-таки возраст.
Он дождался, пока лаборантка нальет ему кружку, а затем спросил неожиданно:
– Вам уже рассказывали, как обнаружили хутор Майданова?
Пришлый на секунду зажмурился, стараясь унять не во время начавшийся тик. Если Холодов и заметил, то счел за благо тактично промолчать.
– Николай Данилович Величко был моим заместителем, так сказать «правой рукой»…. Да…. Так вот, именно его группе принадлежала заслуга обнаружить довольно далеко отсюда заброшенный военный объект. Мы нашли там кое-что полезное, в том числе сейф старого советского образца. Я не буду утомлять вас подробностями, скажу лишь о главной на мой взгляд находке. Бумагах и картах, датировано началом восьмидесятых. Бумаги сохранились плохо, тем не менее, мы смогли понять, что существовал некий военный объект, подземные коммуникации под Припятью. На карте, недалеко от хутора, значилось убежище…
– Они его нашли?
– Да, но к сожалению, оно никуда не вело. Обнаружили хутор, дальше вы знаете.
– Мне надо увидеть карты.
– Без сомнения. Вы военный человек, вам гораздо понятнее все эти специфические обозначения. Мы в них, как бы Павел не утверждал обратное, полные профаны.
– Почему не показали раньше?
– Вы едва пришли в себя. Потом этот сигнал…
– Понятно.
– Я надеюсь, если нам повезет, если мы все-таки сможем найти коммуникации и пройти по ним, вы поможете нам добраться до научного контингента, проведете по знакомой территории?
– Не надо загадывать. Нельзя.
– Примета?
– Примета. На левом берегу есть научные комплексы, моя группировка…
– Что ж, очень обнадеживающе. И всё-таки… Вас что-то гложет, Пришлый?
«Оба они смотрят на тебя участливо и доброжелательно. Теплый взгляд женских глаз, готовность помочь на осунувшемся лице профессора. Внутри сидит червоточинка, зудит настойчиво, как комар. «Да ладно тебе. Расскажи. Полегчает. Глядишь, и эти тебя жалеть начнут. Как Воля, как Громов.… Всё один не будешь. Ну!».
– Так… Ничего.
– Тогда идите отдыхать. Думаю, с завтрашнего дня нам всем необходимо сосредоточиться только на поисках…