Как ни странно, завалившийся на бок УАЗик не фонил. Обычно от ржавого металлолома счетчик заводил нешуточные трели и долго не унимался, всерьез демаскируя позицию. Но этот вёл себя прилично, и надежно скрыл от посторонних глаз. Подкручивая зум на видавшем виды «Юконе», Май неторопливо исследовала местность. Если дело занесло тебя на территорию «грешников», всякая спешка самым банальным образом приравнивалась к смерти.
Все здесь было так, как рассказывал Топор. Проржавевшая узкоколейка выпростала прямые линии в нутро краснокирпичного ангара с выложенными на фронтоне цифрами. 1948. Год строительства, наверное. А может ещё какая памятная дата. Справа железная махина ворот, покрасневших от коррозии, еще дальше – внушительный, деревянный то ли сарай, то ли навес. Слева – тяготеющая к земле ограда с несколькими рядами колючей проволоки. Самая красноречивая часть пейзажа на рыжем холме, в который собственно и вгрызли этот самый ангар. Черные столбы из гниющей древесины, кривые перекладины, и три висельника в разной степени сохранности. В предупреждающих знаках на своей земле «грешники» были убедительны.
Май уже давно считала, что наиболее простые вещи на самом деле оказываются самыми сложными. Плёвое дело, а? Преодолеть пятьдесят метров, войти в ангар, и забрать чёртов артефакт. Тем более искать-то не надо. Уже отсюда светится, зараза, ласковым таким светом. «Заходите к нам на огонёк», не дать, не взять. Ну, вот эти, на перекладинах, тоже наверняка считали дело плёвым. Может и не прятались вовсе. Только умница Топор, прожженный, старый «хамелеон», не полез на рожон, полюбовался на последствия, поседел, где еще седым не был, и убрался восвояси. Ему-то что? Не припекло пока. А тут совсем другой коленкор. Здесь «поручение» от чёртового Доктора, а чёртов Доктор – это лекарства братьям, помощь раненным, фактор, который ну ни как не исключить из уравнения. Хотя, если бы кто-то дал волю, Май за такие «поручения» собственноручно проломила бы эскулапу многоумную башку.
Болотный Доктор, Болотник, Док – гениальный эскулап милостью Зоны, за свои услуги деньги не брал. Брал он «поручениями» разной степени сложности, отказаться от которых было просто невозможно. Никому. Мог «попросить» засунуть задницу в самое гиблое место и притащить такое, чего отродясь никому не удавалось. Мог заказать какую-нибудь врачебную примочку, ценой с чугунный мост. Мог взять «услугой» или «обещанием» в будущем. И не факт, что выполнение такого обещания не поставит должника в патовую ситуацию. Доктора индивиды, с их желаниями и привязанностями, вообще слабо интересовали.
«Ты, сестренка, на рожон не лезь. – Поучал Топор, поминутно отхлебывая из фляжки. – Пойдешь напрямки, пикнуть не успеешь, как эти гниды опустят решетку, и будут гонять свою попку по ангару, пока... ну сама понимаешь. Тут как-то кумекать надо, выманить сук, и очень быстро поработать. Очень быстро, слышь?»
Ладно, покумекаем. Зря что ли у Махона выпросила «фосфорки», между прочим последние.
Ну, как говорится, «благослови, Монолит».
Май убрала бинокль, аккуратно вытащила «Компакт». Верный «Вал» пришлось оставить в схроне, почти в километре отсюда. Сбоку от УАЗика валялись на земле горы использованных покрышек, деревянные ящики, целые и разбитые, еще какой-то хлам. Вполне приличная маскировка. В ускоренном темпе работая коленями и локтями, Май перебралась поближе к деревянному навесу, еще пару минут потратила на изучение нутра строения. «Грешников» нет, зато в углу явно склад – маслянистые канистры, зарядные ящики под наброшенным брезентом. Хорошая приманочка. Лезть на гнилую крышу она не решилась, крадучись, прошла вдоль стены. Чуть дальше, среди кирпичных коробок слышались голоса, горели несколько костров. Воспользовавшись густой тенью от навеса, Май медленно ползла вверх по склону, стараясь держаться чахлых кустов, редкими пучками вылезающих из жухлого дёрна. Ещё чуть-чуть, ещё чуть, а теперь самую малость...
Зев ангара оказался прямо под ней. Май высунула голову, прислушалась. Тихо внутри. Надо было поподробнее расспросить Топора. Он сказал «опускают решетку». Только как? Если механически, есть шанс, а если... «Параноишь что ли?» – обругала она себя. – «Ещё сенсоры заподозри! Дура».
Май натянула маску, досчитала до трех, швырнула «фосфорку» в сторону навеса, и откатилась вправо. Повалил густой белый дым, вспыхнул пролитый бензин, а затем раздался взрыв – должно быть, рванула самая ближняя канистра. Двое «грешников» выскочили из ангара, заорали, сзывая остальных. Май подождала еще десять секунд, ловко перевернулась, повисла на руках и выбросила тело в нутро из красного кирпича.
10 минут. 10 минут. Пока поднялась тревога, пока «грешники» мечутся у навеса-склада. Вдоль стены, ориентируясь на «огонёк». «Живица» светилась мягким, ровным, чуть голубоватым светом, разгоняя полумрак ангара. Раскрыть маленький контейнер, спихнуть внутрь артефакт, щелкнуть пневмозамками. Май быстро огляделась по сторонам, прислушалась. Похоже, лезть под навес «грешники» не решались. И уж явно не думали толкаться в опасной близости от ядовитого облака. Значит, время автоматически сокращалось.
Ангар оказался короче, чем она себе представляла. Похоже, в свое время служил он своеобразными «воротами», уводя узкоколейку вглубь холма. Скорее всего – насквозь, но если очень не повезет, она останется запертой в проклятом 1948-ом. Но попробовать стояло.
Всё глубже и глубже отступая в темноту, Май прижалась к некогда зеленому товарняку. Детектор молчал. Аномалий внутри либо не было совсем, либо имелась какая-нибудь особо хитрая задница, неопознанная прибором. Май двинулась вперед, тихо матерясь на каждом шагу. Блинская хрень! Половину прохода загородил мощный оползень, а другую непонятно что, накрытое то ли брезентом, то ли тряпками, но в любом случае вонища стояла жуткая. Снаружи всё еще голосили, и Май отважилась зажечь маломощный фонарь-карандаш. И, правда, тряпки. И, правда, вонючие, а под тряпками похоже...
Грязная рука молниеносно вскользнула между прутьев клетки и схватила её за рукав. Май едва не заорала благим матом, и выронила фонарь.
– Тихо, бляха, тихо, не ори!
– Отпусти на хрен!
– Тихо, говорю! Вытащи меня! Или так заору, вместе сдохнем.
– Ну, заори, попробуй.
Май рванулась в сторону, высвобождаясь от захвата. Подхватила фонарь, скользнула светом по нутру вонючей тюрьмы. По заросшей густой щетиной роже, и по тем, кто был за ним...
...«Грешников» валили без предупреждения все, без исключения, группировки. Даже «тёмные». За то, что сбрендив окончательно, или попав под неизвестные науке излучения, а может, в угоду своей уродливой «религии» выпустили из нутра, внешней оболочки человека, всё самое дикое, первобытное, сознательно уродовали себя, страшно издевались над пленными... И как утверждали многие – жрали человечину во время своих, никому не понятных ритуалов. А если и не жрали – суть от этого не менялась...
Май медленно отступала, держа мужика на прицеле «Компакта», стараясь немедленно выкинуть из головы увиденное. На полу вповалку лежали двое. Один видимо умер несколько дней назад и теперь гнил, как куль с требухой. Ещё один, голый, с вскрытым брюхом, таращил на неё остекленевшие глаза. А рядом сидел еще живой, молодой, в чем-то драном, с нитками слюней на подбородке. И сожженными до черноты культями на месте ступней.
В горле застряло что-то. Точно шерстяной носок засунули. Что-то, заставившее вернуться.
– Как я тебя вытащу?
– Тут замок – херня. Ножом поковыряй. Нож есть?
– Есть.
– Давай сюда. На руки мне посвети.
– Увидят!
– Ни хрена не увидят. Драный паровоз обзор загораживает.
Пятно света вырвало из вонючей темноты жилистые голые руки.
– Ты из каких будешь? Чего молчишь?
Скрип-скрип, металлом по металлу.
– Ладно, без разницы. Хоть чорт, хоть бiс, абы яйца нiс. Готово! Тихо, выпускай...
– А эти?
– Этим уже не поможешь. Хотя погодь...
Погасив фонарь, она уже не видела, но понять по звукам было не трудно. Шлеп-шлеп босыми ногами, интуитивно угаданное движение, булькающие звуки из перерезанного горла.
– Сваливаем!
Обнаруженный лаз позволял ползти друг за другом на карачках. Лицезреть перед носом голую задницу и пятки было то еще удовольствие, но Май все одно пропустила недавнего пленника вперед. Лучше потерпеть, чем оказаться заваленной в кротовьей норе, обобранной до нитки и кинутой в этом гадюшнике. Правда довольно скоро кишка вывалила их в прохладную шахту, и с трудом вскарабкавшись по ржавым скобам, они выбрались наружу. Лагерь «Греха» остался в стороне – самое время сигануть в кусты и уходить по крутой дуге.
Добравшись до схрона, Май первым делом развела костер. Перевернутая железная бочка с допотопной, приваренной трубой выводила дым наружу, прямиком в никогда не исчезающий туман над заболоченным котлованом. Мужик сел поближе к огню, без конца сжимал и разжимал кулаки.
– Шмотье есть тут?
– Нет.
– А пожрать?
– Пожрать дам.
– И на том спасибо.
Она раскрыла рюкзак, кинула банку тушенки и бутылку с водой. Недавний пленник ловко вскрыл жестянку, вытаскивал куски руками, чавкал, слизывал с грязных пальцев заливку.
Май откинула капюшон маскировки, сняла маску, всё еще не выпуская пистолета из рук.
– Етишь ты! Баба! Как тебя звать-то?
– А тебе зачем?
– Хотелось бы знать, кому долги отдавать.
– Май.
– А я – Скат. Да опусти ствол. Не брошусь. Оружия не дашь?
– Не дам.
– Ну хоть нож оставишь?
– Оставлю.
– Голым я далеко не уйду...
– Утром, на той стороне озера свежего зомби подстрелила. Вроде из мерков. Может, не обобрали пока.
Скат ушёл разживаться добром с безымянного мертвеца, а Май собрала вещи, передвинув к себе поближе, и явно не напрасно. LR-300, в руках вернувшегося сталкера, таращилась дулом в её сторону. Спасенный разглядывал её сквозь прищур холодно-серых глаз, красноречиво указывая стволом на расцветку комбеза.
К направленному в лицо стволу привыкнуть трудно. У кого это получалось, или совсем сросся с войной или хорошо умел держать себя в руках. Как Май не напрягалась, по спине все равно прошла короткая нервная судорога.
– Чего ждешь?
– Я вас, тварей, всегда валил и валить буду.
– Чего ж не валишь?
– Ты мне жизнь спасла.
– Ну, тогда сначала спасибо скажи, а потом вали.
– Типа, не страшно тебе. Сдохнешь, прямиком в свой шизанутый рай попадешь?
– Не знаю, куда попаду. Но точно буду валяться здесь холодным трупиком. Хочешь, собакам скорми, хочешь – пользуй, пока не остыла.
– Почему говоришь нормально?
– А как должна?
– Да уж не так! Слышал я вас, психов конченных. Через слово какая-нибудь поповская ахинея. Всё молитесь, паскуды.
– Ты б заткнулся, а?!
– И у «грешников» кинуть меня хотела...
– Не кинула же.
– Я это запомнил. Если встретимся на узенькой дорожке, зачтется тебе.
– А я вот не буду обещать. Ну, так что? Валить будешь?
Скат хмыкнул, демонстративно щелкнул предохранителем, шагнул внутрь, зацепил ремень винтовки за торчащий из стены кусок арматуры. Развел руки в стороны – гляди, мол, без оружия, не дергайся.
– Какого ж беса тебя в Зону занесло? Да еще к фанатикам?
– Сам ты фанатик! Должара долбанный.
– Что, на лбу написано?
– Очень крупными буквами.
– Нашла «Живицу»-то? Да не хватайся, не хватайся, мне твой арт без надобности. Хотя соблазнительно, конечно...
– Так я тебе и поверила! Ты ж к «грешникам» в гости на блины заходил!
– Да уж не за зоновской побрякушкой! В разведке мы были. Прикинуть, как эту кучу навозную разворошить.
– Так эти там...
Скат скривился, сплюнул тягучую слюну.
– Нет, не мои. Мои полегли все. Эти из одиночек кажется. А пацан, тот из братвы. Но всё равно бы один конец был. Но если доберусь до своих, калёным железом... Так все-таки как же тебя...
– Привезли.
– Что значит «привезли».
– То и значит. А дальше не помню.
– Совсем?
– Совсем.
– Ну чё, повезло. Ничего не помню, ничего не знаю, живу с долбанутыми.
– Отвали, сказала! Что ты про нас знаешь?!
– Да чего тут знать?! Совсем с катушек съехали, забрались в пекло, окопались как крысы. Зубами же за каждый дом цепляетесь. «Исполнитель желаний», блин! Вот скажи мне, сама-то за что башкой рискуешь?
– За братьев, идиот. За Настоятеля.
– Ну а «Исполнитель» твой тут при чём?
– Дурак ты.
– А ты, значит, умница. «Монолит» не «Монолит»... Жалко мне тебя. Молодая совсем. Загнешься, и «никто не узнает, где могилка моя»...
Разговор не склеился, полночи они молчали. За стенами схрона тявкали и завывали в темноте слепые собаки, потом залились дружным лаем, видимо погнали кого-то. Ухала где-то в отдалении неведомая тварь, да время от времени потрескивала в тумане электрика. Май дала себе зарок не спать ни под каким предлогом, но похрапывающий Скат одним своим видом притуплял бдительность. Нервное напряжение последних часов брало верх. Май то и дело скатывалась в забытье, просыпалась, вскидывала голову, и снова забывалась коротким, напряженным сном.
Ей все равно удалось проснуться первой. Стараясь не шуметь, она поднялась, оставила рядом с костром воду и тушенку, перевязочный пакет. На все воля Монолита. Захочет – отпустит, даст до своих добраться. А нет – так и суда нет.
С неба вяло моросил утренний дождь, а впереди лежал путь по мокрой от влаги траве. Все дальше и дальше. К Припяти. И бетонным стенам Саркофага.


Глава 2. Непредвиденные обстоятельства


«Они думают, что всё про нас знают.
Наверное, так и надо. Враг обязан быть знакомым, понятным, отталкивающим, «не таким». Тогда стрелять легче.
И ненавидеть тоже.
Мы – шизанутые фанатики, молящиеся кучкам мусора в форме параллелепипеда. Если собрать все подслушанные у случайных костров байки, можно целую книжку написать. Про чипы в наших головах, про зомбированность, не способность разговаривать нормально, жить, воспринимать друг друга, да и много чего ещё. Они отказывают нам в том, что позволяют себе: ценить близкого, иметь убеждения, за которые не жалко сложить голову, идти по своей дороге.
Мы – другие, нас убивают. Мы убиваем тоже.
У нас нет друзей. Нет союзов. Есть временные договоренности с индивидами. Вроде Доктора. Вроде Топора. Их единицы. И они прячут свою лояльность.
Первое, о чём новички слышат от Проповедника – как дошли первые до Монолита, как узрели мощь его, и остались. Решили для себя – не для людей эта сила. Ни для них самих, ни для кого вокруг. И если кто-то преодолевал гибельный заслон, значит, отметил его Монолит, дал шанс добраться, чтобы вступить в ряды его защитников. Или умереть.
И так было со всеми. Кроме меня.
Сейчас я спешу домой. Спешу, конечно, сказано громко. Иду так быстро, как могу, учитывая окружающую действительность. Аномалиям и мутантам на мои убеждения плевать с высокой колокольни. К вечеру я должна добраться до Припяти. Переночевать, узнать новости, поесть горячего на базе. А к утру добраться до ЧАЭС.
Пройти посты, спуститься в утробу комплекса... Почувствовать страшную, всепоглощающую, могучую энергию, пропитавшую каждый сантиметр пространства.
Это нельзя объяснить.
Только ощутить на собственной шкуре, каждой клеткой, каждым вздохом.
А если повезет – увидеть Настоятеля.
Он принадлежит Монолиту и всем нам. А мы – ему и Монолиту. Именно в такой последовательности. Мы редко видим его, и поэтому каждое такое появление – награда, поднимающая сила, сплачивающая нас, ведущая вперед. Но если кто-то...».
Слабый, но устойчивый сигнал, пискнувший на КПК, оборвал мысли. Май присела у разбитой кирпичной стены канувшего в прошлое строения и быстро сориентировалась по карте. Решив не рисковать понапрасну, и обогнуть Лиманск, она шла по границе Радара и Пустого Рубежа – разрушенных и полуразрушенных сел в окрестности Припяти. Братья редко появлялись здесь, разве что случайным дозором, проверить непонятный сигнал или отследить активность одиночек, забредающих в населенные пункты Рубежа за редкими артефактами. Судя по всему, сигнал шёл из района Бондарей – мелкой деревеньки и отмеченной-то не на каждой карте. «Атакован противником. Прошу помощи». Бесконечное механическое повторение, стоит только «перевести» в голосовой диапазон.
К разбитой дороге, в проплешинах чахлой травы, плотно подступал бывший колхозный сад. Некогда плодоносные яблони и груши под воздействием энергии Зоны давно деформировались, почернели и обзавелись длинными гривами «ржавых волос». Растительная аномалия, обычно селящаяся на столбах и фонарях, здесь нарушила собственные правила. Май перешла на другую сторону, краем глаза отслеживая малейшее движение в «саду» – в таких скоплениях любили селиться тушканы. Нарваться на колонию не хотелось ни с какой стороны – можно и не отстреляться, а быть раздернутой по суставам острыми, бритвенными зубами мелких тварей. Соваться в поле тоже не хотелось. На заросших угодьях, некогда дававших корм для миролюбивых деревенских коров, водилась всевозможная аномальная дрянь, трудно различимая глазом: «плеши», «круги», «присоски» и тому подобная гнусь. Время не пощадило Бондари. Остался цел только деревенский магазин, одноэтажный, каменный, с когда-то синей, а теперь полностью облупившейся дверью. Дома Бондарей Зона сожрала без жалости, оставив деревянные остовы срубов, как гнилые пеньки во рту старика.
Деревня встретила Май тишиной, изредка нарушаемой шорохом ветра в траве, да тоскливым, жалобным стоном висевшей на одной петле калитки ближайшего дома. Обогнув подозрительную проплешину на дороге, Май почти вплотную прошла мимо черной от времени стены какого-то сарая. Пропавший сигнал вновь появился на КПК – совсем рядом, за углом, судя по всему – метров пять, не больше. Перевесив «Вал» на грудь, она осторожно выглянула из-за прикрытия. И сразу увидела труп.
Кто-то из братьев лежал на земле лицом вниз, вытянув руки, точно хотел оттолкнуть от себя невидимого врага. Первым позывом было подойти ближе, но интуиция вовремя подала сигнал. «Стой. Опасно!». Май замерла, пытаясь определить, что не так с трупом. Форма не тронута, ни следов когтей или зубов. Только ботинки и... вот гадство! «Присоска»! Кто бы ни «положил» здесь мертвое тело, он сделал идеальную ловушку. Ещё шаг, и она бы со всей дури вляпалась в аномалию, и стояла теперь столбом, как лучшая в мире закуска. Вытащив болты и обозначив границы «присоски», Май осторожно приблизилась к голове покойника. Ни пуль, ни когтей... Только лица нет. Совсем. Половина головы в черном желе свернувшейся крови. Сколько ж времени прошло? КПК видимо в кармане, теперь не достать. Но в одиночку никто не ходит. Где тогда второй? Зеленая или серая точка на дисплее. Где?
Движение за спиной Май скорее почувствовала, чем увидела. Быстро развернулась в присед, выцеливая пустую деревенскую улицу, черную стену сарая, не потревоженную пыль. Теперь к скрипу калитки и шороху травы прибавился новый звук. Пустота впереди испустила долгий, тихий, так похожий на человеческий выдох, заставивший волосы на затылке подняться дыбом. «Убирайся! Быстро!» завопила в голове интуиция. Май рванула с низкого старта, за секунду до того, как воздух потемнел, прыгнул навстречу, оставив за спиной глубокие борозды когтей на пыльной глине деревенской улицы. Пятьдесят метров до магазина Май преодолела за рекордно короткий срок, всей спиной ощущая за собой преследователя. Перед крыльцом она дернулась в сторону, снова подчинившись интуиции, что-то твердое пролетело по касательной, разодрав рюкзак. Дверь, к счастью, поддалась сразу. Ввалившись в темноту, Май со всех сил потянула её на себя, одной рукой сорвала винтовку, всунула в скобы засова. Кто-то тяжелый ударился о преграду с той стороны, но обитая железом дверь выдержала удар.
В неё выстрелили со стороны подсобки. Пуля вжикнула рядом с плечом, выбила из стены фонтанчик рассохшейся штукатурки. То ли стрелок был косоглазым от природы, то ли не сумел прицелиться... Стреляют, значит, люди. С людьми-то мы разберемся.
– Брат!
Она крикнула скорее наугад. В чертовой деревеньке спрятаться было негде кроме магазина, и если кто и остался в живых, должен был быть здесь.
– Май...
Он сидел в углу, тяжело привалившись к стене. Май присела на корточки, сорвала со спины рюкзак, и тут же выругалась, коротко и ёмко выразив свое отношение к Зоне в целом и невидимым заразам в частности. Похоже на крыльце и окрестностях остались пара аптечек, паёк, оба запасных магазина. Только бутылка с водой и перевязочный пакет на своих местах. Май торопливо сняла с собрата разбитый шлем, аккуратно смыла кровь с головы. Только теперь она его узнала – за слишком светлые, почти белесые глаза получившего в свое время кличку Холодок. Значит там, на дороге, остался лежать Кнут, опытный разведчик, не переживший свой очередной дозор.
– Дай, осмотрю... Сейчас...
Она аккуратно сняла с брата броник, расстегнула комбинезон. Холодок скрипел зубами, судорожно втягивал в себя воздух. Весь бок был темным и липким от крови. Рана оказалась страшной, глубокой, по касательной был задет кишечник.
– Конец, да? Конец, сестренка?
– Ты не разговаривай, сиди тихо. Сейчас промою, перевяжу, вызовем помощь.
– Нет сигнала... сигнала... Взял тебя на «алярм», да? Мы не успели... Кнут меня толкнул, закрыл... Я видел... Так больно... – Веки Холодка то и дело закрывались, он проваливался в спасительную пелену беспамятства.
– Эй, эй, не закрывай глаза! Что ты видел? Кто на вас напал?
– Большой... как зверь... только...
Май судорожно огляделась, пытаясь прямо сейчас принять единственно верное решение. Если б была аптечка! Противошоковое, кровеостанавливающее, коллоидная повязка... Вывернулись бы как-нибудь, добрались до Припяти...
– Я сейчас. Там аптечка, на крыльце осталась.
– Не ходи!
Холодок попытался схватить её за руку, на мгновение на запястье сжались липкие от крови пальцы. Май отползла в сторону, вытащила пистолет, пригнувшись, добралась до двери. Пыльное окно давало скудный обзор, но и такого хватило. Синий и красный пеналы СПП валялись в шаге от крыльца, а над ними, напряженно дрожал сгустившийся воздух. Невидимая тварь отступать не собиралась. Вынырнула из маскировки массивная когтистая рука, покрытая кругами расползающейся, плешивой, бледной кожи, ковырнула пенал, вспорола... На секунду показалось плоское, как белый блин лицо, дыры вместо носа втянули запах. Тварюга завизжала, отпрянула, заскакала по земле, оглушительно вереща, и на несколько минут показалась полностью. Ростом метра два, не меньше, согнутая, с непропорционально длинными руками и мускулистыми ногами с вывернутыми назад коленями. Блеклая шкура висит лохмотьями, на загривке то ли шерсть, то ли волос. Разрез рта с острыми, торчащими вперед зубами, большие, выпуклые глаза, длиннющий, раздвоенный язык. Ничего подобного Май никогда не видела. Скачет как снорк, выставляет напоказ оголенные, перевитые сухожилиями, гнилые ребра. Май отпрянула от окна, взгляд заметался по помещению, силясь найти замену «Валу». Ничего подходящего. Ни лома, ни толстой палки. Из «Компакта» такую дрянь не завалишь. И КПК, действительно сдох так некстати.
Холодок едва дышал, на лбу испарина, пульс с трудом прощупывается. Май стиснула кулаки с такой силой, что на ладонях остались вмятины от ногтей. Она и так постоянно теряла братьев. День за днем, в стычках со сталкерами, мутантами, неизвестно откуда появляющимися новыми аномалиями... Холодок был отличным бойцом и опытным разведчиком. Покойный Кнут, всегда такой спокойный, невозмутимый, гордился им как родным. А сейчас Зона заставляла жертвовать им, чтобы спасти других, лежащих в лазарете. Меньшее зло, жертва меньшинства, ради большинства. Но каждый из них, и сама Май были тем меньшинством, из которых большинство и состояло. Наверное, жертвовать чем-то во имя чего-то было большим талантом, которым она не обладала. Поэтому, недолго думая, протянула руку и вытащила из поясного контейнера «живицу».
Приложенный к ране артефакт сверкнул яркой, скоротечной вспышкой. «Живица» не была одноразовой панацеей, но с каждым применением теряла часть своих свойств. Доктор как пить дать развоняется и даст обещанное в куда меньшем объеме, но мнение Доктора сейчас было последним, о чём Май могла думать. «Живица» едва заметно нагревалась, отдавая Холодку лечебное тепло, края раны бледнели, кровь перестала сочиться. Холодок открыл глаза, несколько секунд таращился на Май, затем на сияющее пятно на боку, и вдруг, осознав, что происходит, оттолкнул от себя артефакт.
– Не смей! Ты спятила? Зачем?!
– Что б ты жил, дурак! Смотри, затянуло почти!
– Не надо мне! Не надо так! Тебе Настоятель башку открутит!
– Уж разберусь как-нибудь.
Запихнув злополучный арт в контейнер, Май почувствовала, как её трясет. Она еще никогда не подводила Настоятеля. Сама мысль об этом казалась дикой и кощунственной, рушащей что- то стержневое, основное в самом её существе. Май вдруг увидела каким-то неимоверным вывертом воображения, как смотрят на неё зеркальные пятна маски на лице Настоятеля, и эти пятна бьют презрением, разочарованием сильнее, чем любые человеческие глаза. Она резко махнула головой. Сделано так сделано. Что теперь? Назад время не отмотаешь.
– Хорош голосить. Надо с этой тварью делать что-то.
Холодок не ответил, всхлипнул как-то по-детски, прижал ко лбу стиснутые в кулак пальцы. Они все были привязаны друг к другу – с той силой, не позволяющей жить в ущерб другого. Май отвернулась, поискала глазами его оружие. Холодок таскал с собой «Грозу», так кстати заряженную осколочной гранатой «Костер». Магазин полон, в вещмешке еще один. Ну хоть что-то. Последняя «фосфорка» тоже оказалась кстати. Теперь только выбрать хорошую позицию. Что б наверняка...
Наружу она выбралась через узкое окно в подсобке. Молясь, чтобы сухая, подгнившая лестница выдержала её вес, с трудом взобралась на крышу и отшвырнула гнилье ногой. Расчет здесь только один: для твари залезть наверх – один прыжок, и Май достаточно нашумела, чтобы привлечь её внимание. Встав посредине крыши, она крутила головой во все стороны, с АГК наизготовку, чтобы не пропустить сгустившийся воздух, прыжок скотины, который предстояло встретить влёт. Тварь оказалась хитрее. Май поняла это в последний момент, когда склизкий язык обвил лодыжку и дернул изо всей силы. Если бы она стояла чуть ближе к краю, полетела бы с крыши к чертовой матери, прямо под когти мутанта. Май сама не знала, как умудрилась свалиться лицом вниз, перевернуться, и интуитивно, не думая, нажать на пусковик. Летящий на неё в прыжке мутант схлопотал гранату в грудь. Его снесло с крыши, ухнуло так, что даже сквозь шлем заложило уши. Май вскочила, швырнула «фосфорку» на звук. Ядовитая начинка жгла так и не сдохшую от выстрела осколочной тварь, заставляла бесноваться в отравленном дыму, а затем выскочить под выстрел.
Она была неимоверно быстрой, даже когда фосфор разъел мышцы и белесую плоть, и больше половины выстрелов прошли мимо. И всё же каким-то чудом, Май удалось пару раз попасть в голову твари. Не решаясь слезть на землю, она смотрела, как гадина повалилась наконец на землю, какое-то время силилась подняться, но так и не сумела. Добрые десять минут лежала, вздрагивая всем телом, а потом замерла. Май поменяла последний магазин, прицелилась и теперь садила точно в голову, разбрызгивая белое с красным. Теперь можно было спуститься, осмотреть тварюгу и сделать несколько фоток – новый мутант есть новый мутант, братья должны быть готовы, мало ли столкнет Зона.
Влезть в окно оказалось труднее, чем из него вылезти. Свалившись на пыльный пол, Май собрала оставшиеся вещи в вещмешок Холодка, закинула себе на спину и помогла ему встать. Вцепившись в Май, он поднялся на ноги, несколько минут простоял, справляясь с головокружением, а потом поковылял вслед за ней к выходу, спотыкаясь на каждом шагу. Май набрала сообщение, бросила в сеть «Монолита» – выйдут из глушняка, само дойдет. Но сначала стащить Кнута с аномалии и похоронить, как полагается. В подсобке вроде бы лопата была... «Монолит» не бросает своих.
Май усадила Холодка на крыльцо и побрела в сторону оставленного тела. Лучше поторопиться. День безудержно клонился к вечеру, и нужно было спешить добраться до своих до темноты.

Глава 3. Настоятель


– Она здесь. Вернулась десять минут назад.
Он отстегнул застежки шлема, струйка воздуха просочилась внутрь, лизнула мокрую кожу. Сначала перчатки. Одну, затем другую. Влажные ладони уперлись в кевларовую полусферу с зеркальными бляшками смотровых стекол.
– Принесла?
Слух еще остался в плену вакуума. Но тот, кто стоял рядом, тоже едва слышал. Скорее привычка – разбирать слова, с трудом рожденные из хрипа безвозвратно поврежденного горла.
Простой вопрос. И молчание. Тяжелое, скверное....
– Эта идиотка наткнулась на Холодка. И отдала ему «живицу». Артефакт еще живой, но...
...каким и должен был стать ответ.
«Два года назад всё пошло наперекосяк. Зона их не любила. Просто терпела. Зона допустила Штурм. Зона хотела их смерти. А они выжили.
Защитили Монолит. И ИХ тоже.
«Зачем тебе глаза?! Один единственный проходимец прорвался у тебя под носом! А ты и этого не смог отследить!». Он смирился. Взял ответственность на себя. Заплатил за своё, – не их! – поражение. Жизнями! Не своей, это было бы слишком просто! Братьями, чьи лица до сих пор видит перед собой. Убитыми, разорванными, растерзанными, брошенными, как хлам, как отработанные болванки! А теперь? Когда нельзя сказать им, что помощи больше не будет? Не будет пополнения, ничего не будет! Их бросили здесь. Подыхать, исполняя свою миссию, свою единственную цель и задачу, насколько хватит сил. Нельзя рассказать, что живы до сих пор, потому что там, за Припятью, не пронюхали какие жалкие остатки некогда несокрушимого «Монолита» ещё охраняют свою святыню...
И нет сил пустить пулю в лоб, ты давно выдохся, сломался, ждешь смерти, как избавления, но не можешь, пока оставшиеся в живых братья умирают за тебя, и готовы умирать дальше, за ничто, которым ты стал, за ложь, которой ты до сих пор их кормишь, за твоё имя, в котором когда-то была сила, за...»
– К тебе рвётся. Пустить?
«Так мало осталось... так мало... Что я делаю? Зачем? Я уже ни в чем не вижу смысла...»
– Нет. Разберись сам.

* * *

– Мне надо было его бросить? Мимо пройти, да?
– Тебе надо было выполнить задание!
– Он мне брат!
– На всё воля Монолита!
– А если бы ты...
– Я скорее бы умер, чем подвёл всех! А ты подвела! И это не в первый раз! Ты слишком часто общаешься с неверными!
– Я...
– В чём твоя задача? В чём, спрашиваю?!
– Искать артефакты для блага Монолита.
– Искать! Артефакты! Для блага Монолита! Так какого черта ты вечно лезешь куда надо и не надо?!
– Если я могу помочь, я братьев не брошу!
– Да? Ну пошли! Пошли, сказал!
– Куда ты меня тащишь?!
Спорить с Проповедником вещь бессмысленная и опасная. Белесые глаза рвут из тебя нутро, хлещут кипятком стыда по позвоночнику. И до смерти не хочешь, чтобы братья видели, как он тащит тебя по коридору за шкирку, как нашкодившую кошку.
Снаружи Саркофаг – серая громадина, а внутри – мешанина коридоров, темных, едва освещенных скупо мигающими лампами, хаос прямых углов, поворотов, лестниц и переходов. То здесь, то там – посты, нагромождения зарядных ящиков, утяжеленных песком и землей, в любую минуту способных стать укрытием для стрелков. Затхлый, влажный воздух, чем ближе к засыпанному жерлу и центральному капищу, становится суше, горячее, почти скрипит на зубах. Над лестницей в нижние этажи уже не первое десятилетие безмолвно крутится тревожная желтая аварийная лампа...
У перехода вниз Проповедник дернул её за собой с такой силой, что Май, споткнувшись о пустую бочку из-под горючего, едва не пропахала носом пол. Братья отводили глаза. Проповедник стоял вторым в иерархии, и связываться с ним никто бы не стал. А уж под горячую руку попадаться – тем более. Шмель дернулся было, но Корд остановил его, схватив за руку, словно сказать хотел: «не лезь, сама виновата».
Споткнувшись о порог лазарета, Май получила увесистый пинок и грохнулась все-таки на пол, чтобы тут же быть вздернутой вверх. В нос ударил запах крови, лекарств, перевязки, гниющих, не смотря на антисептики, ран. Рука Проповедника сдавила шею – до боли, до синяков.
– Смотри! Куда дёргаешься? Смотри, я сказал!
Последний раз Доктор приходил пару недель назад. Осмотрел, извлек пули, сделал перевязки. Своего эскулапа у «Монолита» не было уже около года – глупо погиб в Припяти, подставился под пулю неизвестного снайпера. Заботу о братьях взял на себя Чиж, некогда видимо имевший какое-то отношение к медицине. Добровольно взвалил на плечи лазарет – три десятка грубо сколоченных лежанок, покрытых извечными в Зоне полосатыми матрасами, стол и шкаф с медикаментами.
– Чиж! Ко мне!
Брат подбежал, осунувшийся, посеревший, с ввалившимися от бессонных ночей глазами.
– Докладывай.
– Казак умер. Сегодня утром. Заражение пошло. Филин и Саха... не знаю. Но плохо. Бинты заканчиваются. Антисептики тоже. Чалый вторые сутки на эликсирах. Обезболивающего нет... Лекарства нужны. Вот.
– Пусти!
– Хер тебе! Пусть братья на тебя посмотрят! Пусть знают, из-за кого не получат ни фига! Из-за кого уйдут к Монолиту, вместо того, чтобы защищать его от неверных! Ну, кто здесь, по-твоему, не достоин «живицы»? А? Он? А может он? Кто тут бесполезнее Холодка?
– Никто! Никто! Я же объяснила! Я б не стала трогать! Тварь эта рюкзак сорвала! С аптечкой! Что ж он, умереть быть должен?
– А они? Они должны? Тринадцать человек! Твоих братьев! Холодок будет жить, а о них ты подумала? Что, язык проглотила? Отвечай, когда спрашивают!
Казалось, что все они смотрели на неё. Май вывернулась из цепкого захвата Проповедника, отползла в угол, к пустой лежанке. От матраса нестерпимо воняло засохшей кровью, потом, сладковатым, приторным запахом гнили. Когда и кто из братьев умер на этом матрасе, сказать было невозможно, но Май почудилось, что грязная полосатая ткань еще хранит контуры человеческого тела. Немым упреком ей, подтверждением её вины, не давшей возможности спасти. Май до боли стиснула кулаки, сжалась, смотрела в пол, чтобы ни с кем не встретиться глазами, не дать горячему комку в горле выплеснуться на лицо.
В лазарете стояла удушающая, осязаемая, тяжелая тишина. Проповедник брезгливо махнул рукой.
– Нечего тебе сказать...
Май замотала головой. Хотелось просто закрыть глаза и сдохнуть, но она знала, что Проповедник не даст ей такой возможности.
– Хватит сопли жевать. Поднимайся. Сама накосячила, сама и разгребешь. Возьмешь «живицу» и арты и пойдешь к Доктору.
– С кем?
– Со мной! И с половиной братьев в придачу! Что б уж угробить, так всех и сразу! Даю тебе последнюю возможность. И без лекарств лучше не возвращайся – я тебе сам лично башку откручу. Поняла? А теперь вон отсюда!
Май кое-как поднялась, вышла за дверь на негнущихся ногах. Несколько минут простояла, вцепившись в поручни лестницы и жадно глотая ртом воздух. Надо было добраться до верхнего яруса, перевооружиться, собрать припасы. По-хорошему поспать бы несколько часов, но нарваться на еще одну выволочку не хотелось.
– Что, влетело?
Махон оторвал взгляд от листка, на котором делал пометки при свете тускло мерцающей лампочки склада. Зам по вооружению группировки (а когда-то еще и наставник новичков) потянулся, потер рукой серую щетину.
– Не стой в дверях, проходи уж.
– Мне для «Вала» пару пачек. Если гранаты есть, тоже, штуки три. И аптечку хотя бы одну.
– Пару дам. Больше, извини, сестренка, уж как-нибудь сама по дороге насобираешь.
– Ага, и этих-то тебе на меня жалко, да?
В блеклых голубых глазах проскользнула насмешка. Май, красная, как вареный рак, всем своим видом ожидающая очередного «нападения», его рассмешила.
– Куда ж мне с Проповедником тягаться. Ты вроде свое уже огребла.
Махон поднялся, прошуршал по полкам, вывалил на стол две пачки патронов, аптечку, три РГД.
– Всё плохо, да?
Махон оперся двумя руками о стол, смотрел на нее тяжелым взглядом.
– Плохо. Склад почти пустой. Еще неделя – и придется назначать жесткую норму выдачи. Причем всего. Продовольствия – недели на три. С водой тоже хреново – дистиллятор на последнем издыхании работает, запчастей нет. Гранаты, патроны – кот наплакал. Настоятель группу послал на поиски – никто пока не вернулся. Про медикаменты сама знаешь, а раненных много. Нужны новые каналы для снабжения, но с этим тоже не фонтан. Из старых каналов работает только один, и тот из рук вон плохо. А неверные, как ты понимаешь, нам только пулей помогут. Вот такие дела. Если сейчас потеряем Доктора, а новых не найдем, повымрем здесь к чертовой матери. А тут ты еще со своими фортелями.
– Я не могла...
– Не начинай!
– Меня теперь все ненавидят, да?
– Бабы вы бабы и есть. Ненавидят, любят... Какая хрен разница? Ты вообще меня слушала?
– Для меня есть разница.
– Ты еще к Настоятелю сходи, прощение попроси!
– И схожу!
– Май, да не будь дурой!
Три пролета вниз без всяких мыслей. На одной только злости, пополам с отчаяньем, и чего больше, а чего меньше понять невозможно. И на кого злишься тоже разобрать трудно. Может на них всех – непонимающих такие простые вещи. Может на себя – за неумение остановиться и перекипеть. И за свое «кипение» до дурноты стыдно.
Извилистый полутемный коридор. Со всех сторон рвут голову обрывки фраз и нелепые, неуместные мысли. Вопли Холодка, взгляды раненных, выволочка Проповедника вдруг начинают перемежаться с зарытыми глубоко-глубоко вывертами памяти (отказаться от прошлого не всегда значит его забыть), а над всей этой перекличкой победно реет «Не будь дурой, Май».
Конечно дурой, кем же ещё! Умный человек засунет глубоко в задницу свое истерическое желание покаяться перед Настоятелем, не полезет ему на глаза, так проколовшись по всем статьям. А что сделает дура? Правильно! Воспользуется одинокими стенами, непривычным отсутствием Тихого и охраны, и чуть ли не пинком откроет дверь, к которой умный человек приблизиться только по личному вызову.
Но с дураков какой спрос?
Лампочка на стене, под тусклой металлической сеткой. Неровный круг света пятном высвечивает сколоченную лежанку, набивший оскомину полосатый матрас и синее армейское одеяло на полу. И сидящего спиной к двери человека.
Массивная фигура, широкие плечи. Крупная голова без всякого намека на волосы, неестественно бледная кожа.
Ноги подкашиваются, в горле сухо, как в пустыне. За все годы в «Монолите» Май ни разу не видела Настоятеля без тактического шлема со встроенной системой дыхания. Зеркальные линзы, голос, из-за фильтров доносящийся откуда-то глубоко изнутри, всегда затянутое в броню экзоскелета тело, исключали любую возможность относиться к нему как к человеку, хоть в чем-то похожему на них самих. Переводили если не в разряд божества, то очень близкий к нему.
Обреченность, почти физически осязаемая растерянность – в массивной фигуре, по-старчески сгорбленных плечах. Он не повернулся к ней, но каким-то десятым чувством Май знала - Настоятель понял, кто ворвался к нему без предупреждения. Рука без привычной перчатки ощупывала пространство сбоку от себя, в попытке найти опору. Сильные пальцы нервно подрагивали.
Слова вылетели из головы, любые, до самой способности произносить звуки. Так чувствуют себя дети на пороге овеянного страшными легендами заброшенного дома. Благоразумие велит уносить ноги, но что-то толкает вперед.
Она сделала еще один шаг. Белые пальцы уперлись в стену, слепо шарили по ней... Ударил незнакомый, впервые услышанный, низкий, страшно хрипящий голос:
– Вон!
Май заметалась, самым непостижимым образом теряя ориентацию в пространстве, и пулей вылетела за дверь.

Глава 4. На хрен Гиппократа!


Туман наступал на пятки, возникнув за спиной и сгущаясь с невероятной скоростью, как нечто живое. До металлической вышки, торчащей над болотами, как ржавый гвоздь, оставалось не больше пятидесяти метров, но Май не была уверена, что успеет добраться до ступеней, обогнав туман. Так и случилось. Последние шаги пришлось делать в «молоке», тычась слепой кошкой, пока не почувствовала под рукой холодную сталь поручня. Чертыхаясь под нос, и напряженно вслушиваясь в тишину, Май ползла по ступеням. Металлические каркасы притягивали «электры», как магнит. Не уловишь носом смертельный озон, не поймаешь слухом чуть слышные потрескивания, так долбанет, что отправишься в последний полет в поджаристой румяной корочке.
На этот раз обошлось. Туман прошел низом, а с высоты двадцати с лишним метров открывался обзор на унылые пейзажи болот. Вышка была последней. На юге, где-то среди дико разросшихся кустарников и гнилой осоки в человеческий рост, осталась бывшая база сгинувшей группировки «Чистое небо», за спиной над «молоком» торчала кособокая маковка церкви, остовы сгоревших крыш хутора. Осталось дождаться, пока спадет туман, пересечь метров триста пропитанной влагой земли и выйти к старой насыпи. Там еще кое-где корячились необхватные старые ивы, а за полем осоки стоял островком подлатанный, крепкий сруб – жилище Болотного Доктора.
Если бы Май спросили, какое место в Зоне она считает самым паскудным, она не раздумывая, назвала бы Болота. Здесь смерть имела сотни обличий, но почти никогда не была окончательной и быстрой. Если только не подсуетиться самому и не сигануть в ближайшую аномалию, чтобы не стать добычей болотной твари, ломающей позвоночник и тянущей жизнь по нескольку дней. Или «чёртового пятна», консервирующего тело, но оставляющего живым мозг. Или «глисты», откладывающей под кожу эмбрионы, и превращающей человека в безмозглого носителя «питательной среды» для своих отпрысков. Да много кого ещё. Даже привычные плоти, здесь, на болотах, обзавелись дополнительными тонкими наростами на ногах, чтобы удобнее было пригвоздить «обед» к земле и не спеша пожрать еще живое тело. В общем, то еще местечко.
До обиталища Болотника Май добиралась больше трех часов. Медленно, осторожно, принюхиваясь и прислушиваясь, следя за каждым своим шагом и почти не надеясь на детектор. Здесь электроника вела себя непотребно, безбожно врала, тупила и больше вводила в заблуждение, чем помогала. Май чудом не вляпалась в «присоску», а последние метры до насыпи вообще проскакала с грациозностью бешеного мамонта, когда в ржавой воде в полуметре от ноги всплыло белое щупальце «глиста». На карачках подобравшись к разбитому асфальту, она присела, судорожно оглядываясь по сторонам. На открытом пространстве, среди лицемерно молчавших болот, Май чувствовала себя голой и беззащитной.
Хронометр показывал половину третьего – времени чертовски мало. Доскакать (желательно без «приключений») до цели, не больше получаса на дела и тут же обратно, пока не начало темнеть. Осторожно продвигаясь по дороге, Май не могла отделаться от ощущения, что за ней пристально наблюдают вездесущие, невидимые глаза. Она остановилась, справа что-то двинулось в кустах, по осоке прошла заметная рябь. Май ускорила шаг, потом не выдержала, перешла на бег, забралась на крышу ржавого «КАМАЗа» и до рези в глазах вглядывалась в заросли. Болотная тварь (а может и не одна) кружила по осоке метрах в ста от насыпи, но на открытое пространство не вылезала. Пришлось рискнуть, соскочить на землю, и без конца оглядываясь, идти дальше.
К дому вела едва заметная тропинка. Петляла среди трясины, исчезала и снова появлялась, пока не вывела к гати из аккуратно уложенных бревен, за которой уже виднелись черепичная крыша, темный сруб сарая и пристройка из кирпича.
– Эй, есть кто?
В сарае хрюкнуло, за окном с пасторальной занавеской в цветочек, угадывалось какое-то движение. Май знала, что в доме Доктора обитает целый паноптикум разнообразных тварей и на всякий случай оружие не убирала.
– О, какие люди! Охреневшим нет покоя.
Май еле слышно скрипнула зубами. Из-за кустов, за которыми торчали ровно расчерченные грядки, вышел правая рука Доктора, вытирая ладони о тряпку сомнительной чистоты. Худощавый, с юркой, подвижной физиономией, в неизменной бейсболке, известный населению Зоны как Фельдшер. В «Монолите» помощника за глаза окрестили «Клизмой» и по-другому не называли. Май пересекалась с ним пару раз на базе в Припяти, и ни каких положительных эмоций не испытывала. Клизма оставлял ощущение скользкого пронырливого типа, смотревшего на окружающих с высокомерием неприкасаемого.
– Ну, чего встала? Проходи, гостем будешь. Чайку попьем, о делах ваших скорбных покалякаем. А может покрепче чего?
– Доктор дома?
– А тебе он зачем?
– Надо!
– Ух ты, ну ты, какие мы грозные.
«Пройти» все-таки пришлось. Май вошла в короткий коридор, Клизма пыхтел над ухом, цепкими руками попытался стащил с нее маскировку. Она увернулась, шагнула в угол кухни.
– Ружьишко-то поставь, поставь. Не надо от меня обороняться.
В соседней комнате кто-то ходил, медленной, шаркающей походкой. Май быстро оглядела светлые стены, крепкий стол, не до конца прикрытую дверь соседней комнаты, из-за которой выглядывал угол какого-то оборудования. Клизма поставил чайник на плиту, повернул вентиль газового баллона. Полез в висящий шкафчик, булькнул, крякнул от удовольствия. В доме крепко пахло смесью разнообразных запахов: лекарств, горячей пищи, чего-то травяного, пряного, тягучего, отчего у Май тут же защипало в носу. Она не удержалась и чихнула.
– Что, простудимшись? Давай, для сугреву? А может растирание тебе забацать?
Помощник Доктора оказался слишком близко – Май видела как блестели голубые глазки, ощупывая ее взглядом с ног до головы.
– Руки убери!
– А чего так?
Он шагнул еще ближе, распространяя густой коньячный запах, вцепился в плечи, поглаживал, сбросил с её волос капюшон маскировки.
– Ты вроде по делу пришла, а? Тогда надо быть вежливой девочкой.
– Не к тебе!
«Чёрт! Чёрт! Чёрт! Да провались она, эта дипломатия! Гнида драная!». Вот сейчас зарядить бы слизняку промеж ног, а потом «замком» по затылку! А вместо этого стоят перед глазами братья в лазарете, и лицо Проповедника («сама накосячила, сама и разгребай»), и... вздрагивающие белые пальцы, слепо шарящие по стене...
– А может ко мне, а? Ты со мной ласково, а я за тебя перед Доком замолвлю словечко. Может чего и выцыганишь. Он же вас не любит, шизанутых, из жалости валандался. А надо бы давно на хер послать, вся Зона спасибо скажет. Док у нас добрый слишком. Клятва Гиппократа, сама понимаешь...
Пронырливые пальцы скользнули с рукавов к груди, ущипнули...
– Да мне много и не надо... Скоренько, по-быстрому...
– Руки, сказала!
Клизма, не ожидавший толчка в грудь, отлетел назад, споткнулся о табурет и едва устоял на ногах. Губы скривила насмешка.
– Чего выделываешься-то, а? Цену что ли набиваешь?
– Отвали!
Клизма загоготал, словно она сказала что-то смешное, перевернул бейсболку козырьком назад.
– Да ладно ломаться-то! Тебя ж там твои двинутые в порядке общей очереди того... Или по старшинству? Так что хорош невинной овечкой прикидываться...
– Заткнись! Хоть слово про Настоятеля скажешь...
– Ой, боюсь, боюсь. – Клизма поставил в сторону табурет, и снова двинулся к ней, дурашливо расставив руки, то приседая, то выпрямляясь, делая быстрые шаги вправо и влево, словно она удирала, а он пытался поймать. – Настоятель, блин!
Он рванул к ней, ухватил за бедра, рывком дернул на себя. Впечатался в тело, рванул с плеч маскировку. Май вертелась ужом, вырывалась, настойчиво ощущая, что сейчас накосячит еще больше.
– Чё, верная такая? Надо тебе было поглядеть, как твой Харон передо мной и Доком на карачках ползал...
Нож словно сам собой оказался в руке. Она сама не поняла, как удержалась, не полоснула по роже. Клизма отшатнулся, улыбочку с лица как ветром сдуло.
– Ты, сучка, берега не попутала?
– Назад, сказала! А то отхвачу по самые гланды!
– Что здесь происходит?!
Май едва не взвыла от досады. Болотник, как и следовало ожидать, вернулся в самый неподходящий момент. Картина маслом, как по заказу. Гад этот стоит, зыркает, а она напротив – с ножом в руке. Нарочно не придумаешь!
– «Гости» у нас нервные пошли. В собственном доме с ножами кидаются.
– Я спросил, что тебе здесь надо?!
Май убрала нож, повернулась к Доктору лицом. Внутри все еще ходила вверх-вниз нервная трясучка. Док смотрел на неё в упор, своими странно-светлыми, с точкой зрачка глазами, делавшими его потусторонним, пугающим, только с виду напоминающим человека. Крепкая фигура, седые виски, гладко выбритый подбородок. Надет был на нём тяжелый, широкий, прорезиненный плащ с глубокими карманами, синий свитер, кирзовые, стоптанные сапоги.
– Я принесла.
– Что?
– «Живицу».
– А кто тебе сказал, что она мне еще нужна?
– У нас договор был! – Вторую часть Май благополучно пропустила мимо ушей.
– А что в моем доме оружие не достают, у нас договора не было?
– Тогда пусть руки не распускает!
– Не убыло б от тебя!
Май затрясло. По большому счету ей было наплевать, что подумают посторонние о единственной особи женского пола в группировке. Женщин в Зоне можно было пересчитать по пальцам, потому не особенно удивляло, что большинство считало их «общественным достоянием» того мужского коллектива, чьи нашивки носили они на сталкерских комбезах. Но одно дело – братья, а другое – эта гнида в бейсболке. Неизвестно, кем он там Доку приходился, но Май бы на такое не пошла, останься Клизма последним мужиком на земле. Их обоих она ненавидела. Не могла забыть и не забыла об участии Доктора в походе сукиного сына Стрелка, отключившего Барьер и перетряхнувшего Зону с ног на голову, а значит в гибели братьев и нынешнем состоянии группировки. Пусть неверные на него молятся, глотку за него перегрызть готовы. Если б не нужда, шлепнула бы, и рука не дрогнула. Все-то он знает лучше других: кому как жить, что хорошо, что плохо, лезет везде, пользуясь своей неприкосновенностью. И теперь... Смотрит на неё как на место пустое, с брезгливостью в своих нечеловеческих глазах...
– Довольно столбом стоять! Доставай.
Май вытащила контейнер, поставила на стол, почувствовала, как мокнет потом спина. Док нацепил на нос очки, с минуту разглядывал светящийся артефакт, а потом резко захлопнул крышку.
– Ты что меня за идиота держишь?! Думаешь, я целую «живицу» от пользованной не отличу?! В общем так! Передай Харону...
– Настоятель не виноват! – Май неожиданно для себя взвизгнула, голос сорвался. – Это я! Я её использовала для Холодка. Его тварь ранила, а аптечки не было...
– Тварь?!
Из головы совершенно вылетело, что болотный эскулап терпеть не мог, когда кто-то непочтительно отзывался о фауне Зоны. Но теперь отступать поздно, позади ЧАЭС.
– Холодок умирал! Его вам не жалко, да? Он же человек, он тоже жить хочет! Неужели так понять трудно?! Я бы никогда эту хрень не тронула, я из-за вашей «живицы» чуть грешникам на обед не попала, пока тащила! Вы же клятву свою давали, что всем помогаете, вы же...
– Ты мне на жалость не дави! Вы для всей Зоны хуже божьего наказания! А я с вами возился, умирать от ранений не давал! И требую за свою помощь...
– Он бы погиб!
– Молчать! Сопливка! Орать еще на меня вздумала!
– Извините, Док. Я... нам очень нужны лекарства. Мы же договаривались. Пусть меньше, я ведь только на одного человека её использовала. Мне нельзя с пустыми руками возвращаться. Там братья, там... Вы же видите!
Док набрал в рот больше воздуха, и, наверное, хотел наорать, но потом вдруг резко выдохнул и заговорил холодно и спокойно.
– Я вижу, что с вами работать стало невозможно. За мое доброе отношение испортили уникальный артефакт. Ещё одну «живицу» Зона родит очень не скоро, если такое вообще случится. Мой эксперимент, мое исследование под угрозой. Это первое. Второе... Несколько раз меня попросту кидали, не предоставляя обещанного, или предоставляя в неполном объеме. Это переходит все границы.
– Доктор, пожалуйста. – Май была противна самой себе, физически ощущая, как вся её «миссия» летит в тартарары на полной скорости. – Я не могу вернуться без лекарств! Я же вам её все-таки принесла! Всё объяснила!
– Что ты можешь, а что нет, меня волнует в самую последнюю очередь. Ровно, как и твои объяснения. Несоблюдение одной из сторон договора, оставляет за другой стороной права не считать себя обязанным его выполнять. Поэтому так и передай: ноги моей не будет на ЧАЭС! Ни каких дел с вами я больше иметь не буду. Запомнила? Ни каких! Это моё последнее слово! «Живицу» я оставлю себе в качестве компенсации за прошлые долги и твое нынешнее возмутительное поведение. Так и передай своим командирам. А теперь повернулась, собрала вещи, и быстро покинула мой дом. Что б ни одного монолитовца я на Болотах больше не видел! Всё, убирайся! Иначе спущу на тебя всех своих домочадцев!
– И будут твои шизики себе другую дырку искать. – Гоготнул Клизма, раскачиваясь на табуретке.
Здоровенный чернобылец у ног Дока угрожающе зарычал. Май подняла с пола рюкзак, на негнущихся ногах вышла за дверь. На улице её «повело», мышцы вдруг стали ватными. Она оглянулась. Док, отодвинув занавеску, смотрел ей в спину, а над головой насмехался далекий гром темнеющих перед дождем туч.
Самым оптимальным теперь было лечь и сдохнуть.
Но Зона редко была милосердна к неудачникам.

Глава 5. Как аукнется


Стая рыскала под стенами разваливающейся халупы, подвывая, повизгивая, сзывая сородичей. Порядка двадцати особей уже лазили по кустам, исчезали в проломе дверей и появлялись снова. Сюда бы гранату, а лучше две – тогда бы были какие-никакие шансы. Но две гранаты она использовала на выходе из болот, глупо нарвавшись на рыскавших в густом кустарнике кабанов, а последнюю – про пути сюда, пытаясь проредить брешь в собачьих рядах. Стрелять же, расходуя последний магазин «Вала», это на самый пиковый случай. Псы отступать не собирались. Деловито сновали внизу, словно зная, что зажатый на крыше человек стрелять не будет.
Цепляясь за крошащийся под рукой кирпич трубы, Май приподнялась, обозревая окрестности. День стремительно катился к исходу. Все шансы просидеть до утра, привязав себя к трубе. Да и какая теперь разница! Всё равно домой путь заказан. И от осознания сего печального факта в глазах щипало, а в носу хлюпало.
Внезапно стая всполошилась, собаки заскулили, забегали, жадно принюхиваясь. Май вытерла сопли и тоже прислушалась. В ложбине, поросшей по краям мутировавшим бересклетом, происходило какое-то движение, сменившееся сначала низким, утробным рычанием, а затем воем – протяжным, на одной ноте, долгим, злобным. И очень голодным. Собаки тявкнули в ответ, поджали обрубки хвостов, и одна за другой оставили позиции. Май вскинула «Вал» но тут настойчиво завибрировал КПК.
«Звезда моя, ты только по мне не пали, ага? Слазь и давай сюда».
Подписи не было, да и не требовалась она. Так называть Май мог только один... человек.
Дождавшись, пока собаки скроются в низине, Май поспешно слезла с крыши и ломанулась к кустам. В лощине, скорее всего вымытой в земле дождевой водой, затягивал рюкзак грузный субъект в необъятном пыльнике. На давно не чесаной черноволосой голове поблескивали стекла мощных пылезащитных окуляров, на шее, под пышной бородой болталась дыхательная маска.
– Привет, Макар!
– Привет, родная.
– А волчар?
– А тебе зачем?
– Да брось, Макар! Я же сама слышала! И собачки от него сиганули.
– А.. Пошли, по дороге покажу.
– Куда пошли?
– Так к нам, куда ж еще. Ты ж не здесь ночевать собралась?
Вопрос был риторическим и ответа не требовал. Ночью никто по Зоне не ходит, если дружит с головой, и нет особой надобности. В принципе Май хотела обогнуть Мертвый город и выйти к лагерю на Радаре, но теперь спешить действительно не было смысла. Она устала, вымоталась, хотелось поесть горячего и выспаться, не вздрагивая от каждого шороха. Ближайшей возможностью исполнить все свои желания был знаменитый «Бар» и база «тёмных», отвоевавших Мертвый город в собственное пользование.
Зона свела её с кланом «тёмных» больше года назад. Май оказалась в нужное время и в нужном месте, тёмные «услугу» оценили, и знакомство переросло в дружеские отношения. В «Баре» и на базе Май стала желанным гостем, хотя до сегодняшнего дня ей в голову не приходило воспользоваться их расположением в личных целях.
– Так что там у тебя было, Макар?
Тёмный остановился. Вытащил из утробы кармана пластиковую коробку размером с КПК.
– И что это?
– Имитатор. Собрали, блин, народные умельцы. Воспроизводит голоса зверушек. А дальше – сама видела. Мелочь отпугивает, и с крупняком может дать отсрочку. Ты-то каким боком в наших краях? Видок у тебя, девочка, еще тот!
– Хреново всё, Макар.
– Расскажешь?
– Ага. Только потом, ладно. Отдохнуть хочу.
– Вот и отдохнешь.
– Клещ на базе?
– А где ж ему теперь быть? Ты это... хорошо, что пришла. Он будет рад тебя видеть.
– Что-то случилось?
– Увидишь.
Солнце обратилось в красную полусферу, когда на горизонте показались силуэты пятиэтажек, а за ними – ограды и кирпичной двухэтажной коробки бывшей школы. Тёмный прибавил шагу, Май почти вприпрыжку полетела за ним. Остатки окрестного села уже начинали заполняться живностью. Пересекая маленькую площадь, Май не могла удержаться и задрала голову – над памятником Ильичу все так же висела аномалия, в закатных лучах похожая на нимб у головы вождя мирового пролетариата. «Бар» располагался с торца бывшего здания «Коопторга», массивная железная дверь еще была распахнута настежь. Май аккуратно отчистила грязь с ботинок о решетку, стащила с головы капюшон маскировки и первой зашла внутрь.
За последние два месяца здесь ничего не изменилось. Деревянная стойка, холодильный монстр советских времен, стены в пятнах некогда зеленой краски, на удивление чистые лампочки под потолком. Народу в «Баре» было немного, из шести столов заняты три и те со свободными местами. До Выброса еще далеко, так что основными посетителями были не успевшие доскакать до схронов. Май подошла к стойке, бармен Митенька оживился, протянул руку.
– Привет, привет! Давно ты к нам не заглядывала. Будешь чего?
– Я пустая, Мить. Банка тушенки есть, если погреешь...
– Да ладно тебе, какая тушенка! Я тебе сейчас борщику горячего, с сальцем, картошечки, кофейку. Натуральный, между прочим, не какое-нибудь фуфло растворимое!
– Братишка, нет у меня денег.
– Не в деньгах счастье. Ты у нас свой человек, так что угощайся.
Краем глаза Май отметила вытянувшиеся физиономии сталкеров - одиночек за ближайшим столиком. Теперь её разглядывали во все глаза, гадая, чья это девка, и почему тёмные, у которых снега зимой не допросишься, так расщедрились. Май могла только порадоваться, что нашивка «Монолита» и расцветка камуфляжа надежно скрыты под бесформенным «Лешим».
Митя засуетился, сам отнес за «тёмный» стол с широкими лавками борщ в армейском котелке и картошку с кусками тушенки в крышке. Она еще хлебала ложкой баночное варево, когда к ней подсели неразлучная парочка Мармелад и совсем еще молоденький Фрукт, предварительно всеми возможными способами выразив свое расположение. Чуть позже к позднему ужину присоединился сам бармен и подоспевший к раздаче Макар.
– Ну что там у тебя? – Макар облизал ложку и стряхнул крошки с бороды.
Май вздохнула и в общих чертах рассказала о своих несчастьях. Её слушали внимательно, только у Мармелада время от времени набухали желваки на скулах.
– А, значит, не одних нас Болотник кинул к свиньям. Хозяин Зоны, бля!
– А вас-то почему? Вы ж всегда...
– Да что всегда? Мы для него как негры на плантациях были, вот что. Как арты таскать – тёмные. Как какую редкую херь вытащить или оборудование из-за Периметра – тёмные, а как заступиться за нас... нас же первых и слил.
– Ладно тебе, Мармелад. Она ж не знает ничего.
– А ты расскажи. Тут у нас, сестренка, дела почище твоих.
Пока Мармелад рассказывал, Май крутила в руках алюминиевую ложку, а когда закончил, ложка от трения стала горячей. Принадлежа к «Монолиту» она, конечно, знала о Хозяевах Зоны, поскольку именно «Монолит» служил для них живым щитом. Бывшие ученые, «повинные» в образовании Зоны, теперь правили процессами из глубин Саркофага, время от времени вербуя в ряды приближенных наиболее выдающихся сталкеров и представителей научной элиты. Вновь прибывшие не входили в число истинных Хозяев, известных «в народе» как группировка «О-Сознание», и скорее исполняли функции ударной группы, отчего Хозяева позволяли бывшим «легендам» затевать собственные игры, мало заботясь о последствиях. Может быть поэтому «Монолит», охраняющий первых, никак не соприкасался с действиями вторых. Май знала, что тёмные не будут ей врать, поэтому с удивлением и злостью слушала о расколе в рядах «легенд», на острие драчки между которыми и очутились тёмные. С самыми печальными для себя последствиями. И когда в историю влезла пронырливая жопа знаменитого сталкера Хемуля, тёмных просто отдали на растерзание.
– Где он? – Май отложила злосчастную ложку и первой нарушила наступившее молчание.
– В террарии своем. – Ответил Фрукт.
– Дендрарии. – Машинально поправила Май.
– Да одна фигня. Сходи к нему, а? Как мы наших похоронили, он совсем плох. Не разговаривает ни с кем. Сидит там, с кактусами своими...
Весь первый этаж «Коопторга» тёмные превратили в свою базу. Заложили кирпичами и железными листами окна, натащили из окрестных пятиэтажек какую-никакую мебель. За определенную плату, в некоторые помещения пускали переночевать сталкеров, но одно изолированное крыло полностью оставили себе. С тыла здания отгородили растянутой колючей проволокой кусок бывших клумб и оставили главе клана заниматься на досуге чем-то вроде хобби: выращивать быстро мутировавшую флору на зависть всем именитым ботаникам за Периметром.
Клещ сидел к ней спиной, свесив с грубо сколоченной лавки ноги, закутанные в синее армейское одеяло, а рядом лежали две свежевыструганные трости. Май стиснула зубы. В хрупкой фигурке Старшего, в опущенной черноволосой голове, в тонкой шее, и как-то сиротливо торчащих сквозь свитер лопатках, было что-то жалкое, притихшее, обиженное. Он не услышал её шагов, погруженный в собственные мысли, пока Май не села рядом, не накрыла ладонью вцепившиеся в лавку болезненно тонкие пальцы.
– Привет.
Он вздрогнул, поднял голову. Май с минуту рассматривала знакомые острые скулы, впалые щеки в засохших рубцах, темные глаза под прямыми, как у коров и лошадей, ресницами.
– А, привет. Какими судьбами?
– Вот, пришла с тобой повидаться.
– Нажаловались уже, да? Ну вот он я. Мутация продолжается. Было две ноги, стало четыре, из которых две бракованные. Так что толку теперь...
Она не ответила, придвинулась вплотную, положила голову ему на плечо.
– Ты сам знаешь. Никто больше тебя для клана не сделал. И ты обязательно поправишься. Вот увидишь.
Сухие губы тёмного сложились в горькую усмешку.
– Чего это ты такая ласковая?
– А когда я была с тобой грубой?
– Не была. Только жалеть меня не надо.
– Я тебя не жалею. Просто знаю, что ты ни в чем не виноват. И ребята знают.
– Это они тебе сказали?
– А мне не надо говорить. Я без всяких «говорить» вижу, что они за тебя переживают. И никто тебя не обвиняет...
– Я себя обвиняю, Майка. Я. Себя.
Пальцы Клеща сжались в кулак – до мутных капель из-под обломанных ногтей.
– Я их не спас, понимаешь. Ничем ответить не смог.
– Тихо, тихо... Не надо.
Что ей осталось? Только погладить вздрогнувшую спину. Клещ всегда чем-то напоминал ей Настоятеля, но был ближе, теплее, доступнее. Он мог пожертвовать ради своих чем угодно – растоптанной гордостью, самолюбием, жизнью. Только не всегда получалось откупиться. Май знала, что он, не раздумывая, лег бы в могилу сам, и еще сверху засыпался, если бы это сохранило жизнь Сане Ковригину, Махмуду, Бизону, всем, кого она больше никогда здесь не увидит. Жизнь соклановцев была для тёмных высшей ценностью. Потому что их, как и братьев Май, было слишком мало, со слабой надеждой на пополнение рядов. Она могла сказать: «Знаю. Всё знаю. Как ты просил, умолял, чтобы не трогали ребят. Говорил, что это был приказ, что вы не могли ослушаться. Их, твоих близких, убивали у тебя на глазах, и темной, в струпьях и застаревших язвах кожей, всё рвалось, корчилось от нестерпимой боли. А этот сукин сын, вякал тебе в лицо: «Динку тебе никогда не прощу. Сам, мол, виноват». Ему что? Чувствовал за собой силу».
Она могла сказать. Но промолчала. Уткнулась носом в шею, гладила тихонько затылок. Так и сидели они, тесно прижавшись друг к другу.
– Ладно. Всё. Всё, Майка. Всё. Останешься со мной?
Иногда на свет вылезают вещи, в которых нельзя отказать.
С ним всегда было не так, как с другими. Не так, как с Махоном, её бывшим наставником – грубо, властно, на эмоциях, которые он не смог тогда взять под привычный контроль. Не так как с братьями – по необходимости, когда «это» становилось единственным лекарством от пустоты и безумия внутри. По-другому... На рассыхающемся диване, лицом к лицу, когда его глаза светились в полумраке комнаты. И Май знала, что теперь всё будет также. Когда помогала выпутаться из одеяла, когда нутро скручивало болью и жалостью, глядя, как он медленно, неловко, переставляет непослушные ноги, тяжело опираясь на самодельные трости, как сводит болевой судорогой плечи. Почти у входа на дороге возник Макар, покачал головой, легко подхватил главу клана на руки.
– Я сам!
– Поговори у меня! Сам!
В коридоре они столкнулись ног к носу с Варваром. От Май не укрылся злой, полный ненависти взгляд, которым Макар одарил соклановца. Это было новым и пугающим: между тёмными никогда не существовало вражды. Варвар окаменел лицом, с трудом взял себя в руки, кивнул ей. Май решила оставить разгадки на потом.
Макар положил его на диван, уходя, плотно закрыл за собой дверь. Клещ приподнялся на локте, смотрел на неё, не произнося ни слова. Май сбросила с плеч маскировку, сняла ботинки, стащила с себя комбез, оставшись в одном белье. Всё так же, под его молчаливым взглядом, подошла, легла рядом, накинула им на ноги одеяло.
Слова были лишними. Ни о чём конкретно не думая, она провела кончиками пальцев по его щеке, очертила скулу. Это было похоже на возвращение воспоминаний. Тонкие пальцы, погладят сначала плечи, потом спину, позвоночник, поднимут майку. Подарят короткую приятную дрожь... Она стянет с него свитер и майку, расстегнет ремень, и на его щеках будут гулять пятна стыда за свое неразвитое, как у подростка, тело. За торчащие ребра, выступающие ключицы, тонкие руки и ноги. Бесчисленных узелков на резинке синих армейских трусов, потому что для любой одежды, рассчитанной на взрослых мужчин, он был непозволительно тощим, отчего скрывал свои недостатки под безразмерным плащом.
Тусклая лампочка мигает за спиной, закрывшее свет тело бросает тень на его лицо, на приоткрытые губы, глаза, блестящие в темноте. Она не спешит, движется плавно, разглядывая его сверху, слушая едва различимый стон. Время от времени наклоняясь, целуя губы, ложбинку между ключицами. Ей нравится смотреть, как он прикрывает глаза, всё ближе и ближе к сладкой судороге…
– Эй, открывай, сова! Медведь пришел!
– Совсем что ли охуел? После всего, что устроил, еще совести хватает?
– Сюрприз!
– Отвали от него! Занят Клещ!
– Расслабься, организм!
– Он не один!
– С женщиной? С резиновой? Как говаривал мой знакомый страус «на безрыбье и раком встанешь»... Клещ! Слышь? Клеещ! Кто там тебя шатает, сиротинушка? А то заревную...
Не голос в коридоре – весёлый, самодовольный, нарочито громкий, зарвавшийся во вседозволенности. Даже не звук затрещавшей от удара ноги двери... В темных глазах, в болезненно искривленных губах – страх неминуемого унижения, при ней, после случившегося, и желание спрятаться, не дать повода для насмешек, жалкого сравнения с собой.
– Опаньки! А я-то думал, мы тебя совсем уходили, а ты молодцом!
Ярость разворачивалась внутри обжигающей окалиной, как тугая пружина. Май медленно встала, несколько секунд разглядывала до отвращения мужественное мурло знаменитого сталкера Хемуля, кривой, некогда перебитый нос, разъехавшиеся в насмешке полные губы. Зеленоватые глаза оценивающе скользили по её голому телу, пока Май искала белье, одевалась.
– Ни чё, Клещ, сойдет. Плоская только и с сиськами беда. То ли моя девочка!
Что бы подойти вплотную, а потом резко, без замаха, врезать по хохочущей морде. На долю секунды он растерялся, а потом перехватил руку, вывернул назад. Май сделала попытку «уйти» вниз, но Хемуль видно только этого и ждал, перехватил другой рукой, зажимая горло.
Клещ рванулся вперед, упал. Цепляясь за диван, попытался встать, но отказавшие ноги не слушались. Барахтался беспомощно на полу, не в силах дотянуться до обидчика.
– Отпусти девчонку, мясо!
От нехватки воздуха перед глазами Май пошли цветные круги. Хемуль резко развернулся к новому противнику, прикрываясь ею как щитом. В комнате вдруг стало многолюдно. Первым стоял Варвар, за его спиной Май увидела Мармелада, за ним подоспели Макар, Космонавт и ещё один темный, которого она видела впервые.
– Нехорошо обзываться, организм. Мы ведь вроде как друзья, Варвар.
– Были друзья. Я тебе как другу помогал, а ты за мою помощь, эту погань, изломов драных, в мой дом привел. А теперь уж вообще рамсы попутал.
– Можь вам в ножки упасть? Прощение попросить за плохое поведение? Или напомнить, кто мою Динку выкрал?
– Майку отпусти. Ты ж вроде круче сваренных яиц, а за девку прячешься?
– Не ожидал от тебя, Варвар.
– Как ты там любишь заряжать? Сюрприз!
– Ладно, уроды. Поразвлеклись и хватит. Я так понял, мне здесь уже не рады?
– Правильно понял. Если не хочешь в табло пулю словить – чеши из «Бара». Ближе чем на сто метров к дверям подойдешь, будем валить на поражение.
Хватка ослабла. Май выскользнула из захвата, быстро оделась, зашнуровала ботинки. Хемуль дурашливо подняв руки, пятился к двери, под прицелом четырех стволов, недвусмысленно направленных в лицо. Заметив её нашивку, сощурил глаза, оскалился.
– Не думал, что вы с этим дерьмом свяжитесь.
– Кто тут дерьмо еще три раза подумать надо. Двигай к выходу.
Макар быстро подошел, вздернул Клеща за плечи, усадил на диван, похлопал Старшего по плечу. Заботливо убрал с мокрого лба длинную черноволосую чёлку.
– Клещ! Посмотри на меня! Он тебя тронул?
Клещ замотал головой. Неизвестный Майке тёмный присел на корточки, быстрым профессиональным движением, ощупал главе клана ноги, поясницу.
– Здесь больно?
– Немного.
– Не вставай, сейчас лекарства принесу.
– Макар, кто это?
– Урал. Хирург бывший. С отрядом вольных бродяг ходил, а месяц назад его Зона «приняла».
– Значит, есть теперь у вас доктор?
Клещ скривился от боли, зажмурился, сжал зубы, справляясь с дыханием.
– Вроде того. А что?
– Проблема у неё, Клещ.
– Макар, не надо.
– Да что «не надо»?! Чего мы тебе, не поможем что ли?
– Почему ты ничего не сказала?
– Потому что я не за этим пришла! Не понятно? Не понятно, да?! Не потому, что мне что-то надо!
– Майка!
Макар окликнул её уже у двери, но она не остановилась. Бесцельно шла по коридору, все медленнее и медленнее... Прижалась затылком к ветхой, осыпающейся штукатурке. Глупо всё получалось. Нашлась, блин, крутая соблазнительница! За свои интересы пользоваться чужой бедой, как все здесь, как все в этой Зоне проклятущей. Домой не вернешься, сюда теперь тоже не сунешься – совесть замучает. И некуда бедному крестьянину податься. Теперь только за вещами и оружием. А там...
Они молча смотрели, как она собирается. Пальцы не слушались, путались в застежке, но еще страшнее было поднять глаза, натолкнуться на разочарование, обиду, упрек в обмане, черт знает в чём ещё. Занятая своими мыслями, Май не услышала, как подошел Макар. Без объяснений, взял за руку, силой посадил рядом с Клещом.
– Так и пойдешь?
– Я же сказала. Не надо мне ничего.
– Вот заладила! Считай, что мы сами предложили.
Она почувствовала, как горят щёки. Клещ повернул к ней голову, приоткрыл глаза.
– Сходи с Уралом к Мите, возьми, что нужно. Если не хватит, напиши, мы достанем. Нет, нет. Я так сказал.
– Клещ! Я не поэтому...
– Да знаю, знаю, не думай. Если тебе так проще, за следующую поставку рассчитаетесь артами. Пришлешь своих. Еду, запчасти какие, патроны, лекарства... И Урала отведешь, если врач нужен...
Голос его становился всё тише, глуше. Он засыпал, разглаживались на лице сведенные мышцы. Май притихла рядом, только внутри что-то сжало душу и всё не хотело отпускать.




Глава 6. Вместо меня


Заряд «Гаусса» улетел с легким гудением, но за какофонией боя его все равно не было слышно. Ми-28Н, знаменитый «Ночной охотник» не выдержал второго попадания, но успел спустить заряд 30 миллиметровой пушки в угол многострадальной пятиэтажки. Дом содрогнулся от крыши до подвала, с грохотом расшвыривая обломки панелей, бетонное крошево и засевшего снайпера, разодранного попаданием в клочки. Вертолет дернулся, и рухнул вниз, бешено разрубая воздух остатками лопастей. Рвануло не хило. Остатки живой силы с обеих сторон попрятались за укрытия и стены, широкую улицу заволокло черной жирной занавесью, давая временную передышку и шанс перегруппироваться.
Армейцы истошно вызывали подкрепление. Снайперы «Монолита» вернулись на позиции, ударные группы рассредоточились по флангам. Разведка молчала. Махон, матерясь себе под нос, пересчитывал потери. Дым защитил их на какое-то время, но малая численность не способствовала уравниванию шансов.
– Корд!
– Здесь!
– Пулей вниз.
Продолжения не требовалось. Если у вояк сил достаточно, они просто обязаны были оставить часть здесь, для зачистки территории, а другую группу отправить в обход, выйти, наконец, к площади и ударить по отряду Рыси.
– Есть связь, Наставник!
– Рысь, как слышишь?
– Слышу, брат.
– Жди гостей. Если нас обойдут, вылезут прямо к тебе.
– Всегда готов. Жду.
Махон отключился. По идее надо было отступать, перебраться в соседний дом, но без разведки это было сомнительным предприятием. Армейцы наконец очухались, прячась за сваленные плиты и пожарище от горящего топлива, подтягивались ближе. Сверху застучали щелчки СВД – Якут и Гоша долбили, не переставая, не давая воякам поднять головы и перейти в наступление. Из развалин магазина заверещали очереди. Махон прижал к глазам полевой бинокль, силясь разглядеть происходящее на той стороне улицы. А увидев, схватился рацию.
– Корд!
В ухе щелкнуло два раза – «противник близко, слышу, говорить не могу».
– Корд, у них АГС. Второй этаж на два часа. Раздолбают Гошу, Корд!
Рация молчала, на периферии слышались выстрелы. Надо было отвлечь вояк, дать Корду приблизиться, нейтрализовать гранатометчиков упреждающим залпом из подствольника «Грозы». Шмель попытался связаться со снайпером, но вместо ответа из рации долетал монотонный Гошин бубнежь: «Благодарим тебя за то, что раскрыл слугам твоим козни врагов наших. К тебе, Господи, возношу душу мою. На тебя уповаю и не стыжусь. Озари сиянием своим души тех, кто отдал жизнь во исполнение Воли твоей. Да не восторжествуют надо мною враги мои. Отомстим за павших братьев наших...». Похоже, Шмель сам осознал бессмысленность попыток достучаться до снайпера – Гоша легко входил в транс, вплетая в слова молитвы, вбитой Проповедником на уровне подсознания, обращения к совсем другому Богу.
Махон выматерился. Расчет АГС закончил настраивать свою бандуру, а от Корда не было ни слуху не духу. «Звездец», – усталой мышью прошмыгнуло в мозгу, но вместо свиста гранаты, воздух разорвала очередь на той стороне улицы. Гранатометчики бросили установку, схватились за «Абаканы». Невидимая Махону третья сила без устали поливала армейские позиции из пулемета. Вояки засуетились, дали задний ход, и не воспользоваться таким «подарком» мог только идиот.
– За Монолит!
Братья слаженно ударили в спины отступающим армейцам. Махон первым вылетел из подъезда, пригнувшись, проскочил жирный дым. Массивный бетонный цветник, раскуроченный выстрелами, но все еще способный предоставить убежище, укрыл его от летящих навстречу пуль.
Бой получился коротким. Из соседнего подъезда подоспел Жора, вдвоем, прикрывая друг друга, они пересекли улицу, добили раненных вояк и укрылись в ближайшей квартире – дождаться остальных, перегруппироваться, прочесать дом и двинуть на помощь Рыси.
Выбив прикладом и так висевшую на соплях раму, Махон выглянул на улицу. Похоже все, раз снайпера замолчали. Дом погрузился в непривычную тишину, поэтому не вовремя выскользнувшего из коридора Корда едва не встретили пулей.
– Докладывай.
– Еще одна группа засела у подземной стоянки. Остальные разделились, будут Рысь с двух сторон зажимать.
– Так это не ты из ПКМ долбил?
– Хрен знает, кто долбил. Но я б сначала поглядел. Что б в тылу не оставлять.
Махон кивнул, но отдать приказ не успел из-за затрещавшего КПК. Он наскоро прочитал сообщение, усмехнулся.
– Так, никому не палить.
На лестнице послышался шум. Под удивленные взгляды собратьев в квартиру ввалилась Май, за ней, без всяких видимых усилий таща тяжелый пулемет, показался незнакомый здоровяк в темном пыльнике и поднятых на лоб защитных окулярах.
– Явление Христа народу! А это кто такой?
– Урал. Хирург бывший, теперь тёмный. У меня здесь лекарства, вот. – Проштрафившаяся «искательница» похлопала по туго набитому рюкзаку на спине неверного.
– А Болотник?
– Послал нас лесом. Но есть хорошие новости.
– Например, неверный на базе?
– Он нам помог, между прочим!
– Пулемет с собой притащил? Хирург, блин!
– На дороге валялся. – Голос тёмного был утробным, низким. Не дать, не взять протодиакон с похмелья.
– Ладно, не сейчас. Хватай поклажу, дохтура этого и вали на базу.
– Мы поможем...
– Ты не оглохла часом? Мало херни напорола?
– Махон...
– Не пререкаться! Ноги в руки – и бегом отсюда! Пойдешь через детсад. Смотри, не напорись на «гостей». Кинешь Рыси маршрут, что б не зацепили ненароком. Всё, ушла!
Девчонка бодаться не стала – посопела, но подчинилась. Она была единственной из группировки, кто имел контакты с окружающим миром за границей ЧАЭС, и это сходило Май с рук, потому как она самым непостижимым образом умудряясь находить для монолитовцев «сочувствующих», что чаще всего было очень кстати. Вопреки расхожему мнению, с тёмными группировка не враждовала, хотя бы потому, что их пути практически никогда не пересекались. К тому же Махон понимал: в их положении привередничать было не то что глупо – недопустимо.
Братья подтянулись к нему, Гоша и Якут покинули свои точки и тоже спустились. Махон быстро оглядел имеющиеся силы: два снайпера, пятеро штурмовиков, включая его. Не густо, но если правильно распределиться, можно ударить в тыл воякам, заварить кашу у подземной автостоянки и оттянуть на себя силы ударной группы.
И дать ребятам Рыси призрачный шанс выйти из боя живыми...

* * *

Свою пуля не услышишь». Кто это сказал? Откуда пришла мысль за пару секунд до белой окалины боли, вцепившейся зубами в бок? Да и какая разница? Не имеет теперь значения.
Он попытался встать, приподняться, хоть немного, дотянуться до выпавшей из рук L-85. Бой отдалился, отодвинулся, будто кто-то невидимый и всесильный вырвал, выхватил бойца из окружающего мира и отбросил далеко в сторону, как использованную вещь. Пыльный асфальт под щекой казался невыносимо горячим, вязким. Тихий, сжав до испарины на лбу зубы, подтянул руку, прижал к ране. Жизнь вместе с кровью толчками выходила наружу, уши закладывало вакуумом, мир перед глазами стремительно терял свои очертания...
Неимоверно давно была тревога, поспешное построение, сумасшедший бег вдоль навсегда брошенных безмолвных, рассыпающихся в прах машин и военной бронетехники. Проповедник рассказывал как то, что после захлебнувшегося штурма неверными, ЧАЭС смердела падалью до слезящихся глаз. Даже бетонные стены не спасали от душной вони горячего железа, ГСМ, крови, мяса, пороха. И когда отгремел титанический Выброс, они искали своих, чтобы похоронить, как полагается воинам, павшим за Монолит. А этот запах насмерть пропитывал одежду, кожу, поселялся где-то в легких навсегда. Неимоверно давно он бежал вместе со своими, через густо засеянный аномалиями стадион, выходил на позиции, ждал. Неимоверно давно, взбесившимся калейдоскопом: крики Рыси, стрекот очередей, взрывы, БТР неверных, вышедший на позицию в непосредственной близости от базы, осознание, что отряд Махона не успеет вовремя, завязнув в районе подземной автостоянки. Уходящие в сторону девятиэтажек Рикошет и Чёрный, удар о землю... Смерть?
Боль вернулась резко, неожиданно, без предупреждения вбила острый кол в размякшее тело. Калейдоскоп завертелся в обратном направлении, и последним стал обрушившийся сверху звук. Безумный, надсадный, рвущий слух как бумагу – очереди, взрывы, дрожащее небо над Припятью... И чей-то голос, и руки, подхватившие под мышки ослабевшее тело и теперь тащившие его куда-то. Вверх по ступенькам. Тело бьется по камням, и невозможно понять, как тебе еще хватает сил терпеть. Боль, превратившаяся в агонию. Краем глаза успеваешь ухватить бетонный «козырек» над входом. И снова проваливаешься в темноту...
... – Сколько?
– Пятеро. Черный, Блоха, Змей, Финн с Занозой... А у тебя?
– Гошу сильно придавило. Из двухсотых – Якут и Жора...
– Отмучался, бедолага.
– Вроде того. Я знал, что он после Саяна долго не протянет. Или сам себя поедом съест, иди Зона приберет. Трехсотых много?
– Да считай все, включая меня. Из тяжелых – Рикошет и Тихий.
– Твори Монолит волю свою! Этого какой черт в пекло понёс? Провинился что ли?
– Не знаю. Вроде не похоже. Скорее всего, сам напросился.
– А... обозный синдром!
– Чего?
– Да есть такое дело. Когда тыловика совесть начинает глодать. Вроде все в бой ходят, а он в безопасности сидит.
– Ну-ну. Вот если бы не сестрёнка, вместе с этим твоим синдромом и накрылся медным тазом.
– Где эта идиотина?
– Здесь я, Махон.
– Я тебе куда приказал идти?
– На базу.
– Повтори, не слышу.
– На базу.
– А ты куда полезла?
– Ладно тебе, Махон! Если б не Майка с неверным этим, нас бы до твоего прихода раздолбали к свиньям. Как он беху глушанул, это вообще пипец.
– Ага, глушанул! А его б глушанули? У нас что, медики на каждом углу валяются? Да с нас бы Харон три шкуры на сапоги спустил, и правильно сделал! Ох, пороть тебя некому! Сестра милосердия, блин!
– Лежи, Тихий.
– Ну что скажешь, Хирург?
– Выживут.
– Ты не каркай!
– Вороны каркают. Этих двоих – на носилки.
– Нет у нас носилок.
– Так сделайте! Или пристрелите. Сами они никуда не дойдут....
...Голос Проповедника сливался в невнятное бормотание – на одной ноте, и одними фразами. Осознав, что Хирургу на его недовольство плевать с высокой колокольни, Проповедник переключился на Майку. До Тихого долетало «было сказано... валандаться неизвестно где... никому не верь кроме братьев своих», что означало очередную выволочку, принятую сестренкой на удивление спокойно. Боль от раны на время затаилась, отступила от ударной дозы противошокового и обезболивающих. Хотелось закрыть глаза и провалиться в спасительный сон, но он не дал себе такой возможности.
– Май! Майя...
– Чего, Тихий?
Она присела на край его матраса. Ординарец Харона поднял на нее тяжелый, затуманенный взгляд, поманил ближе.
Май подвинулась, взяла его за руку. Он попытался заговорить, но мысли путались. Махон был прав. Обозный синдром, так он сказал. Всё время после Прорыва, Тихий редко покидал территорию ЧАЭС, да и в Припяти дальше стадиона не продвигался. Его братья сдерживали неверных, гибли в перестрелках и вылазках, а он оставался внутри, с одной единственной миссией, которую теперь, по его же глупости, некому было продолжить.
– Послушай...
– Да я слышу, слышу. Здесь я.
– Обещай мне кое-что...
– Что?
– Помоги ему... вместо меня...
Она не сразу поняла, о чем идет речь. Периодически Тихий проваливался в пелену беспамятства, снова приходил в себя, шептал еле слышно, точно разговаривал сам с собой...
– Болотник дал лекарства?
– Ни хрена он не дал. Это тёмные. И медика отправили.
– Хорошо... это хорошо.
– Что хорошо?
– Болотник он... Помнишь, как Курган пропал? Так вот. Не пропал он тогда. Проповедник приказал никому не говорить. Сказали, пропал Курган. Док его пристрелил. А может Клизма, а Док спустил. Вроде за грубость. А еще передал – пусть Харон сам приходит. Он меня тогда с собой взял... Деваться было некуда, Майка. Медикаменты заканчивались, и с едой не пришла поставка. Сказали – дней через пять ждите. Настоятель тогда все свои пайки в лазарет отдавал. Не ел ничего. А с продуктами твои неверные помогут?
– Помогут, Тихий, помогут.
– Хорошо... Пусть он поест. Хоть немного. Он тебя выгонит, конечно. Но ты, знаешь что... Ты не уходи. Пусть гонит. Не уходи и всё. Скажи, я очень просил. Пока я не вернусь... Я ему свои хотел отдать – не взял. – Мысли путались, он перескакивал с одного на другое. – А потом сказали – ещё через три... Когда Харон узнал про Кургана, он... Проповедник сказал, пойдешь с ним, он один не дойдёт. И не надо, чтобы братья видели. Мы пришли на стадион, где всегда точка для встречи была. Док предъяву кинул. Говорит – последнее предупреждение. А Клизма, сука, у нас на глазах из ящика половину выкинул. И всё, что для Харона лично было. Вынет, перед лицом повертит, «обойдетесь», говорил. Ящик специально плохо закрыл. Харон его взял, а он упал, рассыпалось всё... А они стоят, смотрят... А Клизма ему: «чё стоишь? Старый стал, хребет не гнется?». Всегда, мол, мечтал посмотреть, как легендарный Харон...
«... передо мной и Доком на карачках ползал»...
Руки сжались в кулаки...
– Я сам хотел, Майка. А он не дал... На коленях собирал... Ты пойми, он всегда так. Просто не говори никому. Док скривился, плюнул и пошёл. А потом Топора прислал. Про «живицу». Передал, достанете, долг спишу и дам следующую партию. Тебя послали искать.
– А я все испортила.
– Так лучше, Майка. Если бы ещё хоть раз... Я бы всем рассказал. Плевать, все равно рано или поздно они на нас кинуться. Лучше сдохнуть, чем еще раз видеть. А Клизма бы точно не удержался. Ему же по кайфу! Что б лидер «Монолита» его просил, на поклон к нему ходил, что б унижался. Ты правильно сделала. Так что? Обещаешь?
– Тихий...
– Обещай! Я его подвёл! Шлем надо снимать. Хотя бы раз в пару дней, но лучше каждый. И промывать надо сначала физраствором, а потом найдешь капли, там тюбик с синей полосой... Только руки помой обязательно... Антисептики всегда рядом держи. И еще ноги мне его не нравятся. Мышцы судорогой часто сводит...
– Тихий...
– Да всё не сложно! Только заставь его тебя пустить.
– Да как я его заставлю?!
– Скажи, что я очень просил. Чтобы вместо меня...
– Попробую.
– Нет, обещай. Ты обещания всегда выполняешь.
– Ладно, обещаю.
Антишоковый всё-таки его срубил. А Май осталась сидеть рядом, стиснув руки между коленями. О чем он вообще, Зона его дери, говорил?! Клизма – говно, она это и так знает. И про Болотника тоже ни каких иллюзий. Ну а теперь-то что? Наобещала на свою голову! «Настоятель, я тут это... вместо Тихого, пока он там в лазарете отмокает». Да он меня за шкирку за дверь выкинет!
Я здесь так давно, а даже не знаю, какой он. Не нужно было это знать. Он – Настоятель. Харон. Лидер. Лучший. Самый сильный. Самый опытный. Самый... Я даже не думала никогда, есть ли здесь такие, кто его знал. Раньше. Человеком. А сейчас кто? Вечно скрытый в темноте, за зеркальными пятнами маски. ...Вздрагивающие белые пальцы, слепо шарящие по стене... Надо поговорить с кем-то. С Махоном? С Проповедником? Что здесь еще из самых первых? «Помоги ему... вместо меня...».
– Урал!
Хирург подошёл, сдернул с рук испачканные в крови медицинские перчатки. Чиж, смотревший на него с восторгом неофита, услужливо подсунул кювету, и улетел исполнять распоряжения: больше света, полы вымыть... Почему на столе хлам? Лишнее убрать немедленно!
– Мне тут кое-чего нужно будет. Короче, какой-то физраствор. И еще скажи, отчего мышцы судорогой сводить может?

Глава 7. Твои глаза

* * *
...– Монолит, прими детей Твоих.
Ветер гнал по серому небу мокрые облака, сдернул покров тумана со свинцовой воды охладителя. Холодная, влажная взвесь оседала на тяжелых комьях разрытой земли, и шел от них густой, пудовый запах, мешаясь с озоновым привкусом надвигающейся грозы. Те, кто волей Монолита остался в живых, рыли могилу по очереди, и если б было нужно – скребли бы ногтями, зубами выгрызали для погибших последнее пристанище.
– Дай им узреть Твою силу, Твою мудрость, Твой свет.
Лицо Наставника казалось непроницаемым, вырезанным из серого камня, застывшим. И только в глазах, как у каждого из них, плескалась страшная, давящая усталость.
– Упокой павших во славу Твою.
Они не боялись земли. Никогда не поливали бензином ямы со своими мертвецами, не жгли тела, чтобы не поднимались они из могил, не обращались в гниющие ходящие останки. Зона их не любила при жизни, но оберегала после смерти. Может быть поэтому ни один неверный не мог похвастаться, что видел хотя бы одного зомби из числа бывших «фанатиков».
Или над этими могилами она просто была не властна.
Убитых сносили по одному.
Укладывали в братскую яму.
Черный. «Крыши я люблю, сестренка. Выше к небу, шире крылья. Или как-то так».
Блоха. «Это не проводки, дуреха. Это нервы смерти».
Змей. «Я не умею прощать».
Финн с Занозой. Гитара, белобрысая голова, склоненная над грифом.... «Двое нас и две чеки гранаты...»...
Якут. Бесконечное спокойствие в раскосых, темных глазах... «- А ты что бы попросил у Монолита? – Собаку».
Жора. Навязчивая мысль, что он умер не сейчас, а в тот день, когда неизвестный ублюдок выстрелил в голову Саяну из засады. И Жора выл среди безымянного болота, сжимая в руках человека, ставшего для него другом, командиром, братом, отцом, смыслом всей жизни. Огромный, мощный, такой устрашающий снаружи и совершенно беззащитный внутри, теребил остывающее тело и все просил, неожиданно тонко: «Саян... вставай... вставай, пожалуйста...».
Голоса, лица, фразы... Память стремительно вращала барабан, пока живые кидали в яму по горсти земли. Чтобы успеть, увидеть последний раз, пока не скрыла в своей глотке желтая земля Зоны.
И всё летело и летело со всех сторон...
«Спите, братья. Лёгкой смерти... лёгкой смерти».
В стороне, сиротливой горкой лежали собранные КПК, оружие, патроны. Любой из братьев мог взять у ушедших что-то на память. Личную вещь, найденную в карманах. «Счастливая» бандана Чёрного. Чеки от гранат, которые Финн и Заноза считали своими талисманами. Сухая заячья лапка Якута. Старая «Zippo» Змея, с вмятиной в корпусе – след от осколка, разминувшегося с сердцем. Брелок с облезлым зверьком – чтобы вспомнить низкорослую, крепкую фигуру Саяна, глухой, низкий голос: «Признавайтесь, суки, кто Жору обидел?»...
Лёгкой смерти, братья...
А пока мы будем стоять и смотреть на обломки плит, ставших вашим надгробьем. Уставшие, выпотрошенные боем, с еще одной окалиной на сердце. Молитва прочитана, внутри пустота.
Всё остальное – без слов.
И никогда не узнаем, почему Зона набросит на вашу могилу «электру» или «искровик», и они будут защищать ваши тела, не исчезнув с очередным Выбросом.
Стоять и смотреть.
Потому что знаем точно – рано или поздно....
Придёт и наша очередь...

* * *
Май шла все медленнее и медленнее, ловя себя на сумасшедшем желании выбросить из головы обещание Тихому, и рвануть наверх, к голосам и звукам, даже к очередной выволочке Проповедника, будь он не ладен. Она уже несколько раз останавливалась, по нескольку минут стояла, сжав развороченные перила, – а потом шла дальше.
Поворот. Короткий коридор. Серый бетон стен. Обитая железом дверь.
«Помоги ему... вместо меня».
В прошлый раз она влетела сюда на истеричном припадке что-то доказать, оправдаться. Откуда только смелость взялась. А теперь подкралась едва ли не на цыпочках, как ворюга. Прижалась ухом к облупившемуся металлу, прислушалась. Ни звука.
– Настоятель...
Ага, так он тебя и услышит. Твою ж дивизию! Всё! Поговорю с Махоном, обещание не обещание, но как-то по-другому надо делать....
Она оперлась спиной о дверь, села на корточки. Дверь открылась так неожиданно, что Май не удержалась на ногах и влетела в открывшийся проем, прямо под ноги Харона. Он попятился, невольно давая ей повернуться, по-глупому, на четвереньках, заползти в помещение, так и не подняв взгляда от бетонного пола и ног, обутых в тёртые берцы. И мысль, кислая, до тошноты, что вот сейчас он погонит её обратно, ногами, как нашкодившего щенка, а она так и не найдет в себе смелость поднять на него глаза....
Металлические ножки стола...
Серый бетон пола...
Что-то валяется справа, бесформенной черной грудой...
В нос – мешанина запахов: кожа, пот, какая-то медицина, железо, что-то еще, неузнанное...
В угол. В угол. Подальше...
- Какого хрена?
- Тихий... ранен... Он меня попросил! Вместо него. Пока он... Настоятель! Не гоните, пожалуйста! Я обещала!
Так хочется сделаться невообразимо маленькой, микроскопичной, притиснуть к груди колени, раствориться в стене. Когда чувствуешь, как сильная рука хватает за шиворот, вытаскивает из угла, и нет сил сопротивляться. Май каким-то чудом уцепилась за ножки стола, но от рывка разжались руки. Металлический угол больно саданул по плечу, она коротко взвизгнула. Надо было еще что-то говорить, упрашивать, за то короткое расстояние, пока Настоятель тащил её, тряпку-тряпкой, к выходу, но слов уже не было, только этот щенячий скулёж.
А потом всё внезапно закончилось.
И та же сильная рука вздернула вверх, поставила на ноги.
Жар запрыгал по спине взбесившейся обезьяной.
Он стоял так близко, сжимал до синяков за плечи. Перед глазами, - до мелких трещинок, до каждой царапины и потертости, - его потрепанный комбез. Исходила от Харона волна мощной, сдержанной силы, чего-то терпкого, страшного и тянущего к себе одновременно. И рядом с ним, остро, как никогда раньше, Май почувствовала себя маленькой, глупой и ничтожной, и вместе с тем, пробудила эта сила и мощь странное, нерациональное, чисто женское желание прижаться лицом, укрыться им от всего на свете, раствориться, и стоять так – долго, очень долго.
Настоятель убрал руки, отступил назад. Не обращая на Майку внимания, не спеша поднял упавший стол, присев на корточки, собирал с пола раскатившуюся мелочь. А потом тяжело сел на лежанку – Май услышала как скрипнуло по массивным телом рассыхающееся дерево. Сейчас она ориентировалась по звукам. Что-то щелкнуло, скрипнуло, легло на металлическую поверхность стола. Снова скрипнуло, вырвался на волю тяжелый вздох. И сквозь ватный вакуум в ушах долетел до неё второй раз в жизни услышанный хрипящий голос:
- Ну, помогай, раз обещала.
Иногда оказывается, что самое страшное в твоей жизни – оторвать прикипевшие ноги от пола и сделать первый шаг. Он сидел, низко опустив голову, а когда Май подошла ближе, поднял на неё взгляд.
Воздух вытек из легких, оставив их там, внутри, висеть бесполезными лохмотьями.
Харон смотрел на неё в упор – глазами, когда-то серыми, а теперь бледными, размытыми, с почти неразличимым зрачком, затянутыми мутной, полупрозрачной пеленой. И абсолютно слепыми. Бледно-желтая сукровица густо текла из-под воспаленных до красноты век. Склеивала остатки ресниц.
- Так и будешь стоять?
В страшном хрипе угадывалась насмешка. Май, покрасневшая до корней волос, до каждой клетки, до основания, с трудом выдохнула, стараясь унять противную дрожь в руках. Вытащила из кармана выделенную Уралом коробку с ампулами, огляделась.
Так было всегда. Если занять себя делом, можно отогнать всё что угодно – робость, слабость, глупую неловкость, стыд, страх...
«Поэтому он всегда в шлеме? Чтобы никто не видел? Но... Он же ходит, ведет нас в бой, стреляет…».
Медицинских перчаток на столе не обнаружилось. Надо было взять у Урала, но теперь поздно. Пластиковая бутылка с водой. Открыть, понюхать. Плеснуть на руки...
«Он не мог бы стрелять слепым. Стрелять, двигаться, так легко, точно...»
В пластиковом ящике нашлась початая туба одноразовых салфеток. Потереть ножом горлышко ампулы, отломить стекло...
«Может это просто... и он видит меня?»
Топнуть ногой, изгоняя из себя последние остатки слабости, почти уверенно дотронуться до его неестественно белого лица, ощутить под пальцами твердые скулы, и почувствовать, как он вздрогнул. Май хотела сосредоточиться, но против воли смотрела на жесткое лицо, сухие, потресканные губы. Наверняка у Тихого все получалось лучше. Смыть сукровицу, убрать спекшиеся корки.
- Тихий сказал...
- На столе.
Она поискала глазами — тюбик с синей полосой, так...
- Настоятель...
Харон откинул голову, обнажая перед ней чудовищно изуродованное, в перекрученных жгутах потемневших мышц, горло. Густые маслянистые капли все никак не хотели выдавливаться, но он терпеливо ждал, а потом закрыл глаза, давая лекарству равномерно распределиться по белку и радужке.
- Дайте руки...
Сильные, грубые пальцы. Сухая кожа в трещинах и цыпках. Стертые до крови костяшки. Харон молчал, когда она, присев на корточки, обрабатывала его руки, только дыхание Май чувствовала макушкой, и казалось, что рядом мощно, неровно, дышал огромный, опасный зверь, смирившийся до времени с участью слабого. Странные образы в голове... Часть памяти? От клетки пахнет мокрым железом, и она смотрит, притиснувшись к прутьям щекой, как усатый, в грязном белом халате доктор обрабатывает израненный бок тигра, а он лежит – огромный, полосатый, с ощущаемыми на расстоянии мощью и теплом, и ждет, когда слабый человек поможет ему. Позволяет помочь. Хотя одним движением лапы мог бы снести голову...
«Сколько лет прошло? Пять? Семь? Сколько ей было? Тринадцать? Двенадцать? Хозяева сначала держали у себя, а потом спустили к нам. А проще – убрали «на чердак», когда папаша растворился в подпространстве Зоны. Авось пригодится. Сначала она дичилась, пряталась в углах, потом привязалась к Махону. Так и жила на складе. А он возился с ней, как с игрушкой, и братья тоже. Стрелять учили, прятаться. Горец тогда ещё живой был, водил в Зону, «опыт передавал». Она сразу оживилась что ли, везде совала свой нос, крутилась, лезла под ноги. Всё хотела быть полезной. Потом открыла «чутьё» на арты. Ползала по Зоне, собирала, помогала, чем могла…
Странно... до этого момента я, кажется, не замечал, что она уже выросла. Так, наверное, впадают в маразм. Дышит, сидит в ногах. Чёрт, я уже вспомнить не могу, каково это...».
..Грубые пальцы смяли волосы, трогали макушку, затылок, слепо скользя по голове, а глаза оставались неподвижными, в одну точку... И надо бы подать голос...
- Тихий просил...
- Что ещё?
Хрип прозвучал резко, ударом, он убрал руку, разом прекратив огненную пытку. «Да она ж тебя боится до смерти! Всё, я сказал!»
- Можно я ботинки сниму? Урал мне мазь дал...
Он кивнул головой. Отстранился до холода, воздух вокруг как иней, на зубах скрипит. Пальцы не слушались. Узел жесткий, затянутый. И хочется, чтобы он снова трогал волосы, сжимал, возвращая горячечную дрожь... Май с трудом расшнуровала неподатливые завязки, закатала штанину до колена. Тюбик брызнул холодной, прозрачной субстанцией на темный рисунок напряженных мышц. Он вдруг остановил её, требовательно протянул руку.
– Оставь. Дальше сам.
– Настоятель, я…
– Всё, считай, помогла. Собственную ногу как-нибудь найду. Иди.
«Куда?» – Едва не ляпнула Май, разом потерявшись, словно вылетели из головы знакомые коридоры и комнаты, оставили от всей надземной и подземной громады комплекса только эту комнату, серые стены в облупившейся краске, самодельную лежанку, стол и этого «человека» впервые ставшего для неё «живым».
– Я… Я поесть принесу, ладно?
Он выпрямился, положил тюбик рядом. Слепые глаза и усмешка на тонких губах раскололи лицо Харона на две части – мёртвую и неподвижную и совсем «человеческую», приближающую его к Шаману, Махону, братьям из разведки и дозоров…
– Своё что ли потащишь? Доброхоты, блин.
Май замотала головой, немедленно осознала глупость такого ответа в присутствии слепого человека, топнула ногой, вызвав у него короткий смех.
– Я принесла, и там ещё будет, и доктор у нас теперь есть.
– Уговорила что ли?
– Нет. Он «тёмный». Хирург зовут.
Май поспешно выкладывала новости, и он не перебивал её. Потом, будто опомнившись, выскользнула за дверь, перепрыгивая через ступеньки, торопя себя, летела в хоз.блок, тормошила наряд, смотревший на неё, переполненную детской гипертрофированной ответственностью, с усмешкой. А потом бережно и осторожно, прижимая к себе и вцепившись рукой в крышку, тащила бачок с чаем и сухпай.
Ещё никогда – таская контейнеры с артами, ночуя в переполненной безмолвием и угрозой Припяти, пробираясь по гиблым, безлюдным местам, и даже сегодня, под огнем скоротечного боя, – Май не ощущала себя такой нужной и полезной. Словно шестеренка, наконец-то смазанная и ровно подогнанная в родной механизм. И теперь крутилась в общем, слаженном ритме, на «своём» месте, внося свой вклад. Перегоняя события, Май уже «видела» горячечным всплеском сознания, как разорвет упаковку, как поползет по комнате запах горячего, сладкого чая, с неизменным острым привкусом железа, и если «он» позволит, сядет тихонько в угол, совсем незаметной, и будет смотреть на его руки, как наверное смотрят родители на своих выросших детей. И что-то неуловимо менялось внутри неё, росло вверх, ширилось, заполняя новым, непознанным, но неотвратимым как взросление человека, перешедшего на новый жизненный этап. И не отдавая себе отчет в таких мыслях, а только подогревая внутри это щекочущее, странное чувство, она плечом подтолкнула дверь и теперь уже на своих ногах переступила порог:
– Я пришла…

Глава 8. У каждого есть прошлое

Два месяца спустя

– У нас нет информации, где скрываются «Хозяева». Мы не знаем расположение постов, огневые точки, дополнительные пути отхода. Полагаю, никто из присутствующих не горит желанием повторить «прорыв» и потерять по половине личного состава группировок?
– Поддерживаю. Все наши данные по расположению объектов на ЧАЭС безнадежно устарели. Пять лет – большой срок. А мы знаем внутреннее расположение только со слов Стрелка. Без достоверных данных, я туда не сунусь.
Молчание тяжелым грузом повисло в комнате. У выхода кто-то надсадно кашлял, слышались едва различимые голоса толпившегося «караула». С утра Зона терзала своих «жителей» столбовым ливнем, то ли «обмывая» землю и остатки дорог, как покойника, то ли смывая с них же наслоения ядовитой пыли, крови и людской ненависти. Генерал «Долга» стоял у окна, потирая ладонью выбритую щёку и глядя то на ржавую оконную решетку и нескончаемые потоки на стекле, то на собравшийся «совет». Напротив него, вытянув ноги, расположился Лукаш со своим главным разведчиком и замом по вооружению. Ещё до Перемирия и пришедшего за ним Договора, «Долг» не раз пытался его ликвидировать – военспец у «Свободы» действовал на Воронина как красная тряпка на быка и грамотно усиливал военный потенциал противника. Теперь былые распри почти канули в прошлое, но новые реалии всё еще царапали чем-то непривычным внутри генерала. Чуть в стороне, насупившись, и мотая между пальцами зажигалку в стальном корпусе, сидел Снип, командир «Рубежа» и главный идейный вдохновитель предстоящего похода. Глядя на его резкие черты и сжатые губы, генерал тщетно пытался изгнать из головы ехидный внутренний голос, уже который день изводящий главного долговца вопросом «а тебе-то это зачем?». Ни какие доводы Воронина на поганца не действовали. Ни убеждение, что главную цель группировки – уничтожение Зоны – нельзя достичь без полной ликвидации основы её возникновения: чертового Монолита и окопавшихся в глубине умников, давно попутавших все берега. Ни контраргумент, что в последствии «нормальные» ученые смогут разобраться в происходящем и предотвратить заразу в будущем. Внутренний жучок с ехидцей в голосе отвечал «ну, ну» и подкидывал генералу воспоминания о «прорыве», после которых хотелось забраться поглубже с парой пузырей и нажраться до полной потери памяти. Славен, глава «Феникса», вобравшего в себя остатки «поисковиков» и «Последнего Дня» курил напротив, медленно выпуская дым к потолку. Их подписал Лебедев, движимый, как казалось генералу, не только личной местью, но и объединяющим всех научников желанием добраться, наконец, до наработок и открытий Хозяев. Остатки «Чистого Неба» до сих пор стояли особняком, а если и брали себе новичков, то только из бывших ученых или опытных сталкеров для охраны. «Ренегатов» и «Грех» давно повывели общими усилиями, «наемников» и блатарей по понятным причинам никто в расчет не брал, а договориться с главой «тёмных» так и не удалось. Вольники же, большинство из которых уговаривать не пришлось, почему-то упорно напоминали генералу этаких «джентльменов удачи» прежде всего интересовавшихся хабаристым местом, чем какой-то идеей. Воронина коробил тот факт, что сам он с огромным удовольствием послал бы всю эту идею в известном направлении. Но что тогда своим говорить? Что «Долг» струхнул? Или что сам он, от бесчисленных и ставших рутинными перечислений погибших на вечерних поверках уже выдохся? Ну, так уступи место другому. Или слабо?
– Потери и так будут не малые. – Прервал молчание Снип. – И что теперь? На попятную? Пусть дальше накручивают, гады? Ребят наших отстреливают? Выброс за Выбросом, один другого заковыристее. Новые твари со скоростью пули плодятся. Вы чего дождаться хотите? Когда всё рванёт к чертям собачьим и на весь мир расползется?
– Ты глотку не дери, не на митинге. – Внезапно вступил Лукаш. – Ты, Снип, там не был, на «прорыве» этом, мать его. А мы были. Я своих пиплов до сих пор по ночам вижу. Кусками и фрагментами. И как мы оттуда валили, тоже помню. И сколько по Зоне потом зомбаков из моих ходило, слюни пуская.
– Мы тоже не в бункере штаны просиживали. – Выплюнул Снип сквозь стиснутые зубы, до белых пальцев зажал в кулаке свою «счастливую» зажигалку. – Если ты забыл, «свободный», я свою группировку после «прорыва» и сколотил, когда наше командование штурм бездарно просрало, а башкой за все просчеты военсталы расплачивались. И наших там не меньше вашего полегло. И скольких драные фанатики Харона потом постреляли. И я за каждого из них спросить хочу, понял?
– Вы пособачьтесь еще. – Скривился Славен. – Самое время, ага? Мы все признали, что Хозяева должны быть уничтожены, и надо сделать всё возможное, чтобы Зона не расползлась дальше. И моя группа и «Чистое Небо» согласились взять на себя научное обеспечение всей операции, но голову закладывать в первых рядах вы, силовики, будете. Так что хватит лаяться, и давайте думать. И «Долг» и «Свобода» правы – если мы не хрена не знаем, нечего соваться. А вот как узнать, это другая сторона вопроса, над ней и мозг ломать самое время.
– Ну, Радар-то известен, как свои пять. – Лукаш хрустнул пальцами, и заговорил спокойнее, больше не смотря на Снипа. – С Припятью тоже более менее ясно. Все опорные точки давно изучены. Но идти по верху – дело гиблое. Радар мы пройдем, до Припяти доберемся, если грамотно распланируем дело, пройдем и её. И намертво завязнем у стадиона, тем более сейчас.
Воронин кивнул, соглашаясь. Неизвестная установка фанатиков неплохо заменила накрывшийся Выжигатель, закрыв пси-куполом ЧАЭС от стадиона до «Пустых Земель». За серым забором, окружающим территорию энергоблока и расположенных на ней объектов, давно сожрала всё живое запредельная радиация, сводя попытки обхода к минусовой величине. На фанатиков купол по непонятной причине не действовал: может усовершенствования амуниции роль играла, может препараты какие, хрен поймёшь.
– Что, кстати с разведкой, Снип? – Снова подал голос Славен.
– Переходов из Припяти на ЧАЭС было три. Два мы нашли. Пройти нельзя, ни каких вариантов. Тот, что под рекой затоплен, без снаряжения – дохлый номер, к тому же водица заразная, и в снаряге подохнешь за милое дело. А от Радара – взорвали после штурма, да и аномалий наползло, как блох на собаку. Про третий знаем в теории. Где-то. Пока глухо. Разведка ни каких данных найти не смогла. Говорили под «Юбилейным», но оказалось брехня. Лаба брошенная есть. Перехода нет. Проверяем слухи, пробуем, теряем людей.
– Языка брали?
– Да уж не без того. – Оскалился Снип. – Бесполезняк. Им, гадам, как мозги отключает. Овощ овощем. Ни спецсредства не помогли, ни гипноз. Правда тут одна зацепка появилась. Хемуль на базе «тёмных» с девкой столкнулся. Говорит, из «Монолита».
– Вот тебе, здрасьте. – Недоверчиво повертел головой Славен. – Откуда? С чего он взял?
– Я её не видел. Говорю со слов. Росту среднего, тощая, волосы темно-русые. Среди ветеранов спрашивали и вообще – никто такую не знает. Снаряга монолитовская, у «тёмных» как у себя дома. Я так думаю, может поэтому Клещ нас на хрен послал. Если у них с «Монолитом» подвязки, а девка вроде связного…
– Тёмных трогать, себе дороже. Да и врятли фанатики им свои ходы-выходы раскрывают. В той же Припяти или на Радаре, тёмных отродясь не видели. – Вступился Макс. – И потом, что ты предлагаешь? Искать ветра в поле? Да и даже найдешь ты её. Где гарантия, что это не овощ будет?
– Попробовать стоит. В Мёртвый направить группу. Проследить, посмотреть обстановку. Ну а если попадется, притащить сюда, разговорить.
– «Разговаривать»-то сам будешь? – Нехорошо сощурился Лукаш.
– Что-то тут чистоплюйством завоняло. – Оскалился Снип. – Если надо, сам буду. Я любыми средствами, понятно? Любыми!
– Я от таких дел – пас.
– Что, на «Свободу» можно не рассчитывать?
Воронин в сердцах сплюнул.
– Договорились, бляха муха! Последняя надежда – девчонку по Зоне ловить! Мы так далеко дойдём.
– Есть другие предложения, генерал?
Воронин не успел ответить. В дверной проём вошёл Лебедев, сбросил капюшон с лысеющей головы. С плащ-палатки на давно прикипевший к бетону грязный линолеум немедленно натекла лужа. Предводитель «Чистого неба» скинул плащ, грузно сел на стул, закурил, что, как знали все присутствующие, случалось с ним довольно редко. Было видно, что переход до базы «Долга» дался ему с трудом.
– Ну что, выгорело? – Славен, судя по всему, знал о делах Лебедева больше, чем другие.
– Да. Он согласился. Я говорил от имени всех, но это была и моя личная просьба.
– Мы чего-то не знаем? – Сощурился Лукаш.
– После прошлого разговора с генералом. – Лебедев затер бычок, тяжело выдохнул. – Мы со Славеном решили, что следует попытаться выйти на самих «хозяев». А как вы все понимаете, в доступности у нас только один из них.
– Болотный Доктор? – Воронин скривился. Док на дух не переносил «Долг», и никогда не стеснялся это показать. Генерал подумал, что должно быть поэтому ни Славен, ни Лебедев изначально не верили в эту затею, пробовали на «авось», на «удачу».
– Да. Мы узнали, что между ним и другими «хозяевами» назрели неразрешимые противоречия. Вы все помните, Док нейтрален, но видимо наши противники всё же переступили черту. Он придёт на базу со своим помощником. Расскажет всё, что нам необходимо для планирования нового штурма. Доктор знает место нахождения «хозяев», внутреннее расположение ЧАЭС, подземные переходы. Он согласился помочь. Надеюсь, генерал, мне не надо объяснять недопустимость каких-либо провокаций со стороны ваших людей?
Воронин мрачно кивнул. Вся эта затея начинала нравиться ему всё меньше и меньше.
* * *
Беленькая пошла легко. Скат закинул в рот кусок тушенки из армейского пайка и с наслаждением пережевывал хорошее мясо, истекающее вкусным, солоноватым желе. Из коридора доносился рокочущий голос Бармена, дававшего Плюхе какие-то указания. Иногда он оставлял сметливого новичка за стойкой, и тот пока еще ни разу не проштрафился.
Бармен позвал его в свой «кабинет» как только окончился «совет». Сюда он пускал только избранных, или когда дело нужно было перетереть «с глазу на глаз». Скат закурил, рассеянно скользя взглядом по старому дивану, сейфу, пылящимся шкафам, и вынырнул из задумчивости, только когда услышал «нет меня!», тяжелые шаги, хлопок дверью и поворот ключа, отсекающий «кабинет» от гвалта переполненного бара. Приятель сел напротив, налил еще по одной.
– Ты им не сказал. Почему?
– Воронин тоже промолчал.
– Я заметил. Так почему, Скат?
Скат выпил, отломил кусок хлеба, но закусывать не стал, отложил в сторону. Бармен смотрел на него в упор маленькими темными глазами, чуть сощурившись, пристально, оценивающе.
– Чего ты от меня хочешь, Колян?
– Понять хочу.
– А ты не понимаешь?
– Есть мыслишка, но убедиться не помешает. Да ладно тебе, Скат. Мы с тобой друг друга как облупленные знаем. Ты за идеи «Долга» всегда первым рубился, от трудностей не бегал, нюни не распускал. А теперь заметил – мутит тебя от чего-то. И не знал бы тебя, подумал, не хочешь ты под новый штурм подписываться.
– И генерал не хочет.
– Тоже заметил. Так чего мутишься-то?
Скат ответил не сразу. Встал, прошелся, скрипнул диваном.
– Хер знает, как тебе объяснить, Колян. Когда «Долг» на «прорыв» пошел, это было наше дело. Наша инициатива. Когда мутантов гоняли, когда от отребья всякого территорию зачищали – наше дело. Даже арена драная, хотя и не нравилась мне эта затея никогда. А теперь чуйка такая дрянная, что «Долг» в чужих интересах используют, в тёмную, под чужую дудку, нашими руками свой профит ловят. Не доверяю я этой братве, понимаешь? Шило на мыло менять не хочу.
– Объяснись.
– Да чего тут объяснять? Ты вот мне скажи, только по чесноку. Ты им веришь?
– Снипу и умникам? «Свободе»? Кому?
– Да хрен с ней, со «Свободой». Они здесь вроде нас – мясо. Теперь Док своих сдаст, нас же вперёд кинут, сектантов валить, а потом? Ну вырубим мы «Монолит», числом тупо задавим, а дальше? Разберутся с «хозяевами», и «спасибо, ребята, вы нам очень помогли»? Умники ринутся инфу разбирать, но где гарантия, что мы этим же макаром себе новых «хозяев» на шею не посадим? Если б это наш заруб был, «долговский», всю эту хрень собачью, у «хозяев» найденную – под пресс, что б и следа не осталось. Но так-то вопрос не стоит. И «Феникс» и «чистые» и «Рубеж» не на Большую Землю эту лабуду передавать собираются. Если б так, я б и не гонял. А тут у каждого свой интерес. У Лебедева свой, у Снипа – свой, и умники до кучи. Понимаешь, о чём я?
– Лебедев семью свою ищет.
По лицу Бармена было понятно, что он не хотел делиться этой информацией. Еще несколько минут назад – не хотел. Но потом передумал.
– Здесь? В Зоне? Откуда знаешь?
– Я сюда, считай, лет на семь раньше тебя прибыл, дружище. – Усмехнулся Бармен. – От самых, мать их, истоков. А про Лебедева от Шрама узнал. Помнишь такого?
Скат кивнул.
– Так вот. Об этом не говорили особо, но Шрам точно знал. Лебедев со всеми своими раньше с «хозяевами» были. Тогда еще и понятия этого не было, было «О-Сознание», группировка ученых на ЧАЭС. Что-то там у них замутилось, Лебедев с частью своего персонала свалить решил. И свалил. «Хозяева» потом появились. И чтобы лишнего не болтал, с Большой Земли забрали его семью, жену с дочкой. Вроде как в заложники. Про жену потом ничего не слышно было, а вот фотки дочки ему пару раз пересылали. Так что всё, что он Шраму тогда плёл – на пятьдесят дели. Он тоже чужими руками на ЧАЭС рвался. Да и Стрелок по сути тоже. Док им рулил и группой его. И тоже в своих интересах. Во многом-то ты прав.
– Стрелок вроде бы грохнул «О-Сознание»?
– Ага. Грохнул. Только не тех. До «хозяев» и он не добрался. А когда все подвязки узнал, взъерепенился, вроде тебя, и дёру, свою игру вести. Видишь ли, дружище, тут все, как не крути, под чужие дудки вытанцовывают. Такова жизнь.
– Ты мне про жизнь не гунди. А Славен? Снип? Давай, колись, раз начал. Сам знаешь, дальше меня не уйдет.
– Про Славена ничего не скажу, не знаю. Он сюда пришел «со взором горящим», на артах помешан был. И «Поиск» то его больше по артам специализировался. Панацеи от мировых болезней, всё такое. Поговаривали, кто-то из шибко богатых закинул на них потом крючок, с очень жирной приманкой. Но подробностей не знаю. А вот Снип – лошадка тёмная. И брешет он, что с военсталами на «штурме» был. Быть может и был, а вот с кем, другой вопрос. Сам посуди. Снабжается «Рубеж» от души, от сердца, скоро нас, долговцев, за пояс заткнут, со «Свободой» до кучи. Кем? Про спецслужбы брехня, зуб даю. Закардонники? Не удивлюсь. Как бы он не голосил на «совете», что де дело его жизни – «Монолиту» отомстить, не верю я ему. Сектанты народу постреляли много, факт, но ты вспомни, много мы их когда за Выжигателем видели? А после штурма? Не-е-е. Последние штаны поставлю – другой у него интерес. И Выбросы с мутами там последнюю роль играют.
– Ну, а я о чём? Гнило, Колян! Ты вот про девчонку спрашивал. Она мне жизнь спасла. Глядел я на неё.… Был бы поумней, у меня б дочка такая была. Говорила как человек, в схрон свой привела. Девка как девка. А я за ней охотиться пойду? Ей бы на Большую Землю, детей рожать.… Одно плохо: сомневаться она меня заставила.
– В чём?
– А во всём. Мы ж, по сути, про сектантов этих не знаем ни черта. Интересно, а договориться никогда не пробовали?
– Генерал тебя не слышит.… Стареешь что ли? Сантименты попёрли…
Бармен накатил себе стакан, занюхал, потянулся за сигаретами. Молчали долго, Скат не торопил.
– Я в Зону в свое время с другом пришел. С ним вот.
Бармен достал КПК, поискал что-то, подтолкнул «машинку» к Скату. Скат хмыкнул. Фотка была старой, с заметными заломами на краях. Бармен – молодой, с самоуверенной ухмылкой, в углу рта сигаретка. Оба в форме, стояли, обнимая друг друга за плечи. И рядом с ним – настоящий гигант, рослый, форма на плечах трещит, глаза светлые, с прищуром.
– Группировок тогда не было, каждый сам с усам. Потом все эти движняки начались, кучкование по понятиям, по интересам. Был тут сталкер один, Бодрый. Хитропопый, себе на уме, из бывших умников, но и за себя постоять мог. Он тогда группу сколачивал, идти дальше, к Центру и за него. Охотников много нашлось, народ отчаянный, на хабар падкий, сам знаешь. Мне эта идея с ходу не понравилась. Поцапались мы на этой почве со Святом, другом моим, разорались, как два идиота. Так вот, он ушел, а я остался. Сетки тогда не было, связи ни какой. Я себе потом полголовы выдрал, зачем его отпустил, остановить не смог. Короче, месяц спустя, двое из отряда вернулись. Один ничего не помнил, слюни пускал, а потом сам себе мозги вышиб. Да и Бодрый, сука, от него не слишком отстал. Всё хихикал, пальцем кому-то грозил и повторял «не дождетесь» и «подожди». А в рюкзаке артов – хоть жопой ешь. Только счастья они ему уж точно не принесли. Как-то среди ночи в лагере выскочил, палил во все стороны, там его и пристрелили, от греха.
– А друг твой? Так и не вернулся?
Бармен помедлил с ответом, встал, забрал КПК.
– Ты вот про договор спрашивал.… Весь расклад я тебе давать не буду – ни к чему. Год спустя в том же направлении еще одна группа двинула. Личности все известные. Семецкий, Рыжий, Журналист, трое наймов из охраны только что поставленного бункера на «Янтаре», двое сталков, Стрелок – зеленый ещё, в Зоне без году неделя, ну и я с ними. На Радаре нас и скрутило, как – передать не могу. Кровища из носу хлещет, ноги ватные, башка… словами не сказать. Кто лёг, кто сел, кто на карачках. Перед глазами крутит, троится, боль мозги дрелью сверлит. А они навстречу – как призраки из тумана. Человек десять, упакованные, в комбезах, какие мы в глаза-то тогда не видели. Стволы на нас навели и стволы все серьезные. А он впереди стоит. В шлеме, окуляры темные, как пустые, но я его все равно узнал. Такой рост не каждый день встретишь, да и вообще, – как двигается, как поворачивается, мы ж с ним до этого лет шесть, ближе чем братья были. Я ему «Свят, братишка, ты что делаешь? Это ж я»… А он как каменный. Говорит «не пройдёте вы. Сами уходите и другим передайте – путь на ЧАЭС и Припять закрыт для всех». Ещё сказал: «мы, мол, без нужды убивать не хотим. Но остановим каждого, кто приблизиться. Не ходите, мол, будете живы». Семецкий ему: «Что там, в Центре?». А он: «этого, говорит, вам знать не надо». Я его всё звать пытался, окликал по имени, а он так и не ответил ни разу.
– Так может и не он был. – Осторожно вставил Скат.
– Нет, Скат. Он обернулся, когда уходил…. Посмотрел на меня…. Дальше ты знаешь. Врубили Выжигатель, объявили кто они и зачем. Что там на самом деле на ЧАЭС происходит, ни одна собака не знала. Стрелок делом всей жизни себе выбрал – дальше прорваться. Док его на том и подловил. А вот кто Свята и ребят в секту сманил, я до сих пор не знаю.
– Я только одного не пойму. Как же Док в «хозяева» попал, если он всё время, сколько помню, тут ошивается?
– Этого я тебе, дружище, не скажу. Что он за чертой был, факт. Семецкий оттуда не вернулся, Рыжий не вернулся, да и много кто ещё. А Док вернулся. Это факт. И что вернулся с «даром» – тоже факт. Там каждый, кто выжил, свой «дар» получил. И по своему разумению им распорядился. Со временем «тёмных» Доку на откуп отдали, в личное пользование, – тоже факт. А в остальном, кроме него самого никто тебе не скажет.
Выпили молча. Скат переваривал услышанное, Бармен думал о чем-то своем. Затем вышел, впустив через открытую дверь пиликанье музыки, не смолкающие голоса. Принёс еще одну, запотевшую от холода, раскрыл новую пачку.
– Генерал знает?
– Нет. Я не говорил никому. Стрелок спрашивал меня потом, но я ему, вроде обознался, за знакомого принял. Поверил – нет, не знаю, больше тема не всплывала.
– А мне зачем рассказал?
– Я ему смерти не хочу. Даже сейчас. Когда на «прорыв» ходил – хотел, злость во мне была, лютая. Что кинул меня, что себя лишился. А потом раскинул – каждый по себе выбирает. А сказал для чего? Что б ты знал. Как там на новом штурме сложится, одна Зона знает. Но если чего вдруг… если сведёт…. Лучше сразу, сам, но к «Рубежу» он попасть не должен. Понимаешь меня?
– Постараюсь.

Глава 9. Припять


Ночь опускалась на Припять медленно, точно играла со своими новыми жителями и случайными гостями в бесконечную игру. «Кто не спрятался – я не виновата». Обычно серое, тревожно-свинцовое, неприветливое небо начинало светлеть, а затем не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой, вливало в серую мглу тонкие струйки кобальта и ультрамарина. Тучи расступались, вплетали багровые полосы, гаснувшие медленно, как затухающие угли в костре. Пляски цвета длились от часа до двух, а затем размывались, переходили друг в друга, чтобы затем не спеша уходить, темнеть, гасить свет в любом его проявлении. И если не хлестали с небес струи дождя или не заволакивало наверху мокрой ватой облаков, ночь выпускала на прогулку холодные, игольчато-острые брызги звёзд.
В районе восьми вечера, наступала тягучая, на полчаса или чуть более, тишина. Поговаривали, в это время неизвестные силы гасили даже звуки выстрелов, превращая их в безмолвные вспышки смерти. А затем, все с тем же почти ритуальным достоинством, Припять начинала заполняться звуками, не смолкающими до четырех утра. Город рычал, пыхтел, подвывал на разные голоса, ухал, тоненько и пронзительно свистел, всхлипывал, скрипел камнем и ржавым железом, раздирал воздух почти человеческими криками, хрипами, стонами, скрежетом и хрустом.
Среди утопленных в темноте серых коробок домов, заросших полынью и сор-травой асфальтовых дорог, чернеющих и ржавых кустов, облупившейся краски, покрытого наслоениями камня и гниющего железа, люди появлялись редко. Двигались быстрым шествием фонариков спешащие в укрытия патрули «Монолита», нет-нет, крались вдоль стен со всей доступной скоростью незваные гости. Каждый стремился как можно скорее ощутить стены и крыши, нырнуть внутрь молчавших зданий, забиться в щели и переждать еженощные вакханалии совсем другой жизни. Забарикодировать двери, отогнать ночных охотников и дождаться туманного, промозглого утра, слушая, как там, под иглами-звездами кого-то рвут на части когти и зубы, выпивают и выгрызают еще теплую плоть и кровь для поддержания своей жизни. И чисто по-человечески, с проступившим на лбу потом, повторять – «главное – не меня».
И хотя Припять давила невыразимым, безмолвным грузом, пугала мертвыми домами и призраками прошлого, всеми доступными средствами предупреждала «не лезь, человек», – городу так и не довелось побыть в полной пустоте и одиночестве.
Наступившая ночь, кроме обычного морока страха добавила тягучей неопределенности, способной сломать самую крепкую психику. Что-то невыразимое, как иррациональное предчувствие конца, терзало укрывшихся за стенами и дверями.
… В бывшем общежитии молодых специалистов-энергетиков, прислушивались к навязчивым ощущениям сталкеры из группы Кузьмича. Сам Кузьмич, стоял в конце коридора у черного прямоугольника окна, силясь разглядеть сквозь ночные чернила выступающую громаду поликлиники. Его правая рука и проверенный друг Муха уже давно должен был вернуться, но не только не пришел, но и на связь не вышел. Кузьмич нервничал. Его группа была одной из немногих, периодически наведывавшихся в Припять, имевших здесь схроны и свои «рыбные» места. «Искровик», неизвестно как появившийся среди луж «киселя» в подвале галантерейного магазина, после выброса исправно рождал «синее стекло», весьма щедро оплачиваемое ботаниками. Поликлиника радовала сталкеров дорогущей «пылью», время от времени «нарастающей» на давным-давно просроченных медикаментах. Да и по мелочи можно было не хило нащипать даже по окраинам.
В заброшенной прачечной, некогда облюбованной военными, среди раззявленных ртов гниющих стиральных машин, замер и обратился в слух матерый кровосос. Он привёл сюда стаю из шести особей не так давно, бросив лёжку в подвале многоэтажки на соседней улицы. Стаю выжила химера, устроившая логово в противоположном конце двора и не терпевшая конкурентов. Кровосос выскочил из помещения, невидимый, замер в густой тени. Неимоверно развитое чутье разбивало окружающее пространство на сектора. Сзади еще витал так и не выветрившийся дух людского присутствия. Такой же, но более свежий, хоть и слабый, долетал из соседнего дома. На него кровосос не обратил внимания – оставаясь по сути животным, пусть и с развитым мозгом и могучими инстинктами, он прекрасно знал, что в узких коридорах и на лестницах охотиться слишком опасно. Его настораживали неясные эманации со стороны брошенных пятиэтажек. Он ощущал движение, слышал шаги человеческой группы, но не чувствовал людей. Кровосос коротко рыкнул и потрусил в сторону молчаливой громады домов.
В доме номер девять по проспекту Ленина, с трудом протиснувшись в узкий прямоугольник окна, на бетонном «козырьке» подъезда сидел человек. Загнавшая его собачья стая тявкала в отдалении, ломанувшись в сторону одного из детских садов. Можно было спускаться, но человек не спешил. Его маршрут – на ту сторону проспекта, обойти длинный дом, выйти к поликлинике – осложнялся возней в магазинчике напротив. Начал накрапывать мелкий, промозглый дождь, человек накинул капюшон распахнутой штормовки, и протер полой окуляр бинокля. Разлёгшаяся у входа «электра» хорошо освещала серые стены, осыпающийся каркас витрин, погнутую, растерявшую половину букв вывеску «Мясо-рыба-овощи». Сквозь разбитое стекло витрин угадывались внутренности магазинчика и тёмная, низкая, тень, которую человек засёк около получаса назад. Скорее всего, бюрер, гнида. Человек поморщился, передернул плечами. Припомнил ночевку в детском саду, свет налобного фонаря, выхватывающий из темноты то рожицу мультяшного героя, то облупленные шкафчики, то голое тельце брошенной куклы. Детские сады и школы Припяти нагоняли на человека суеверный, липкий ужас, куда больший, чем зловещая громада ЧАЭС. Может от того, что где-то там, за Периметром, росла его маленькая внучка, являлась в кошмарных снах в пустоте брошенных коридоров, а за ней, по следам маленьких босых ног крались хищные тени. Но в тот день тени преследовали его самого, сверлили спину, заставляли вздрагивать от каждого шороха. И он помнил, как едва ли не нос к носу столкнулся в узком пространстве группы с квадратной, вонючей тушей бюрера, как палил в него из карабина, силясь пробить телекинетическую защиту. Как отступал, ковырнулся на лестнице, как погасло сознание от удара по голове дверцей от шкафчика, брошенной вторым карлой, зашедшим со спины. А когда очнулся, увидел перед собой участливое девчоночье лицо, флягу и услышал голос, память о котором гнала его теперь в заброшенную громаду поликлиники: «Очнулся, дядя?»…
…– Давай без глупостей, Майка. Возьми Осота и Полоза.
– Да я быстро, Махон. Одна нога здесь…
– …другая в могиле. А потом мне Харон за тебя башку открутит. Чего лыбишься? Возьми, сказал! Сделаете дело, пойдете навстречу группе. А я пока к ним Клина отправлю.
– А пост?
– Ничего, постоит полночи, не рассыплется.
Улыбается, глупая. Раскраснелась как алый мак, а сама довольная, так и светится. Махон потёр седую щетину на подбородке, чтобы согнать невольную усмешку. Горькую, как хина. Ничего-то ты не понимаешь, девочка. Да и не надо тебе понимать. Здесь, на битых ступенях «Полесья», барабанит дождь по жестяным фрагментам арок, уродливой, ломаной тенью скользят в пустых ваннах фонтанов снорки, опасаясь приближаться к ощерившемуся оружием комплексу, воют в отдалении слепые псы, островки и архипелаги плесени пятнают остатки плиточного панно, шаги патрулей слышны в гулкой пустоте мертвого здания. А ты стоишь, греешь улыбкой, как подснежник среди снегов. В уродливом смраде исковерканного мира готовая подарить тепло и любовь, расплавить окалину с сердца. И не надо тебе знать, что он-то никогда не позволит себе откликнуться на твой призыв, а если и позволит, – там, внутри себя, – то не даст тебе этого понять и ощутить. Но будет также благодарен. До последней своей минуты. Как и я когда-то.
– Наставник…
– Пойдете с Майкой. Глядеть в оба, если понадобится… сами знаете.
– Идём, сестренка. Срежем от горисполкома…
… Место было препоганым, но менять времени не было, а тащиться среди ночи до общежития через микрорайон – ну на фиг, самоубийц нет. Сталкерская сеть донесла, что в разбитом магазине – чёрт знает, что там раньше продавали, – не так давно загасили контролера, но какая-то хрень все равно осталась, мозги крутило каруселью. А идти в обход – подать себя снайперам «Монолита» как торт на блюде. Муха рисковать не стал, выбрал последний кабинет на втором этаже, с кем-то забитой фанерой половиной окна. Кабинет стоял пустым, от мебели остался только разломанный стеллаж с разбухшими кирпичами медицинских карточек. Муха забился в угол, еще раз проверил оружие, положил под руку гранату. В рюкзаке грел душу контейнер с «пылью», заботливо собранной дозатором в банку из огнеупорного стекла, и укутанную в запасной свитер. По подсчетам Мухи, его доля тянула на пару-тройку штук зелени. А там еще в контейнере «призма» и «дикобраз», найденный в школьной теплице. Вполне себе жирная добыча, вот только добраться бы теперь до Кузьмича. Внизу что-то загремело, и Муха выругался. Сундук, мать его, неймется салаге. Ну, не стреляет и то хлеб, значит, снова полез «поглядеть». Муха поморщился – такие любопытные долго не живут. Только б за собой не утянул.
Внизу стихло. С минуту Муха просидел в тишине, а затем под свитер колючими холодными лапками поползло беспокойство. Слышимость в пустом комплексе была отличная, если только не понесло Сундука в другое крыло, звуки его шагов долетали до ушей Мухи. А тут тишина. А… нет. Вот, поднимается по лестнице, только с другой стороны почему-то. В эту же минуту по стеклу мазнуло светом. Проклиная салагу на чем свет стоит, Муха встал на корточки, подтянул автомат и осторожно выглянул из-за листа фанеры. Чёрт! Трое «монолитовцев» топали прямо к входу в поликлинику. Один по центру и чуть впереди, двое по флангам, внимательно оглядывая провалы окон. И Сундук, сучёнок, где-то внизу! Против тройки фанатиков шансы призрачные, но если вдвоём, да затаиться…Муха прополз под подоконником к стене, лихорадочно соображая, куда метаться и как подать сигнал Сундуку. Кабинет последний, напротив, кажись, сортир. Нет, там не спрятаться, если только помолиться, да сигануть из окна. Он выглянул еще раз. Фанатики остановились, точно ждали чего-то. Муха прокрался к дверному проёму, выглянул. Где же Сундук, мать его? Затихарился? Тогда и ему, Мухе, самое время…
Он осторожно выполз в коридор, медленно переставляя ноги по въевшемуся в бетон покрытию, дошел до поворота… и нос к носу столкнулся со сталкером.
Муха коротко выдохнул – матерого одиночку, с погонялом Топор, он часто встречал в Баре и на стоянках, и неплохо знал. Мужик он был надежный, опытный, немногословный, говорили, бывший таежник, и сейчас эти качества очень бы пригодились Мухе.
– Топор, фу ты чёрт! Я тут чуть не обоссался.
Топор стоял напротив, закинув карабин за спину, и смотрел на Муху с удивившим сталкера спокойствием. Только в глазах – мелькнуло что-то под кустистыми бровями.
– Там сектанты долбанные у входа. Трое, вроде. А у меня второй номер пропал, – шепотом зачастил Муха. – Не видел его?
Топор молчал. Все так же внимательно разглядывал, точно в первый раз видел.
– Топор! Ты чего? Сектанты говорю…
– Я знаю, Муха. Как же не вовремя ты тут, братка…
Всё длилось чуть дольше секунды. А Мухе показалось – целую вечность. Увидеть кровь на берце Топора… Пропустить, когда и как он выхватил охотничий, с наборной рукояткой нож. И умереть – от резкого удара под грудину. Топор подхватил Муху, пару минут сжимал в руках, а потом аккуратно опустил на грязный пол и закрыл ему глаза.
…Отряд Клина привёл «тёмных» на базу-два без каких-либо происшествий, если не считать подстреленного у прачечной матёрого кровососа. Вообще-то «гостей» должна была подхватить Майка, но видно что-то переигралось, и Наставник снял пост с библиотеки и направил навстречу. «Тёмные» в разговоры не вступали, кивнули, ухватили поклажу и молча двинулись за сопровождающими. Без груза шёл только первый, видимо бывший у полумутантов за командира – невысокий, в безразмерном прорезиненном плаще едва ли не до пят. Лицо предводителя «тёмных» было надёжно скрыто капюшоном, но Клин всё-таки сумел углядеть острые скулы и впалые щеки в засохших рубцах. Остальные по двое тащили в руках массивные ящики. На выходе к площади, Клин скомандовал своим готовность, перевёл штурмовую винтовку на стрельбу одиночными, но главный «темных» жестом остановил его. Что он намеревался делать, Клин не понял, но с десяток снорков, скачущих по площади, двух как один остановились, вытянулись, поднимаясь на ноги, а затем быстро, суетливо, заковыляли в сторону домов.
Майка встретила их в грязном вестибюле. Клин с некоторым любопытством смотрел как она суетится, приветствует тёмных по именам. Подошли братья, потащили груз на второй этаж базы. Глава «тёмных» скинул с головы капюшон, и Клин поразился, что выглядел он совсем зелёным пацаном, лет восемнадцати-двадцати, кареглазый с неровно торчащими в разные стороны темными волосами. Майка что-то зашептала ему, ухватив за руку.
– Куда нам теперь, Клещ? – Подал голос массивный бородач в пыльнике, с виду годившийся главе клана в отцы.
– Разгружайтесь, посмотри там, что б все в порядке было. Потом ждите меня…
…Махон стоял, тяжело опираясь на стол, и не сводил глаз с Топора. Сталкер сидел напротив, сцепив в замок руки, сухо сплевывал слова, время от времени косясь на главу «тёмных», прислонившегося плечом к стене.
– Сколько всего?
– Не знаю, Махон. Даже если учесть, что какую-то часть «Долг» и «Свобода» оставят на базах, да и одиночки далеко не все подписались, человек триста они наберут.
– Вертушки, техника?
– «Рубеж» обещал и то и другое. Вертушки, бетры, бмдехи. Сколько – не говорил. В общем, силы готовят серьёзные, жаться не будут.
– Вояки?
– Скорее всего – нет. Во всяком случае, на «совет» их никто не звал, а значит, не рассчитывают.
– И сроков ты не знаешь?
– Меня там по понятной причине не было. Но говорю со слов того, кто был. Объединенный штаб уже работает, неделя-две, максимум. Но это не самое херовое, Махон.
– Что ещё?
– Док. Болотник. Согласился подсобить, а ты сам понимаешь, он весь ваш расклад как свои пять знает. Где, кто, сколько. В том числе – внутри станции. Чуешь, чем пахнет? Поэтому хочу знать твоё мнение, каковы ваши шансы.
– Своими силами мы станцию не удержим. Даже если все тут поляжем.
Топор шумно, через нос, выдохнул.
– Тогда уходите.
– Куда? Да и не мне это решать.
– Ну так скажи тому, кто решает. Я тебе врать не буду, да и бесполезно. Не из-за вас я в это дело впрягся, не из-за вас сюда на ночь глядя прискакал. И не за плату, как раньше. Из-за Майки. Вы взрослые мужики, сами своей жизнью распоряжаетесь. И за что ляжете, – за хозяев, за Монолит свой, друг за дружку – сами решите. Но девчонка-то не виновата. Не своими ногами она к вам пришла. Ей за что в землю ложиться?
– Что ты от меня хочешь?
– Запахнет жареным – отошли её. Придумай что хочешь, соври, но не тащи за собой в могилу. Она молодая совсем, может выберется из Зоны, нормальной жизнью жить будет.
Махон криво усмехнулся. «Нормальной жизнью? Она семь лет прожила с нами, Топор. Пусть против воли, но разделила нашу участь – не помнить ничего, что было до «Монолита». Ты не видел её, в джинсах и майке в цветочек, жмущейся в углу «кабинета» Харона. Спящей «калачиком» под курткой Шамана, с дорожками отчаянных, детских слез по щекам. С котелком в руке, в обрезанном, подвернутом, где только можно, комбезе, болтающимся на ней, как на пугале. Бросающей болты под надзором Горца, в то время когда её сверстники зубрили алгебру и историю, боялись экзаменов и нагоняя за двойки от родителей. Ты не видел, как Зона, и мы все, выламывали из неё детство. И что она будет делать там, в покинутом ею мире? И как тебе об этом рассказать?» И пока он обдумывал, искал слова, «тёмный» отделился от стены, подошёл, долго смотрел на них обоих:
– Мы возьмем Майку. И всех из вас, кто захочет уйти. Решайте. Времени у вас почти не осталось.


Глава 10. «Трава забвения»


«Иди ко мне…»
«Защити меня…»
«Ты станешь моим заслоном…»
Ему потребовалось несколько минут, чтобы стряхнуть наваждение. Забытое, навсегда ушедшее ощущение мощи и силы, питающей каждую клетку тела, каждый вздох, удар сердца, уголок души. Зов больше не шёл из-за замурованной стены. Харон знал об этом, но всё равно долго стоял, сняв перчатку и неосмысленно водя рукой по серой, шершавой поверхности.
А потом решился. Потому что больше некуда было отступать, нечем прикрыть себя.
Похороненный в недрах технического коридора тупик, клокочущий ад неугасимого пламени за тонкими стенами, когда от жара почти не спасает защита брони, перехватывает огнем горло, выдавливает из тела последнюю влагу. Он не был уверен, что телепорт до сих пор сохранился, хотя ЧАЭС славилась стабильностью аномалий вне зависимости от Выбросов, но всё равно шёл вперёд, поневоле сравнивая свою жизнь с этим страшным, без четкой уверенности в успехе, дорогой между давящими сознание стенами. Можешь развернуться, но идёшь. Только вперёд. Позволяя прошлому навсегда сгореть в огне невозврата.
На какое-то время он действительно оставил всё за спиной. Братьев – тех, с кем давным-давно пришел сюда, прорвался через все ловушки и заслоны Зоны, пусть и осталось их теперь только двое. И тех, кто пришел к нему потом, и остался. И тех, чьи лица он до сих пор видел перед глазами – с кого-то смерть стерла заботы и эмоции, у кого-то обнажила в полной мере, навсегда впечатала в гримасы на мертвых лицах. Переносил за предел своего восприятия многочисленные патрули, серые коридоры и заполненные отдыхающими сменами комнаты, голоса, которые он так остро мог до сих пор различать, дробный грохот ног по молчавшим теперь лестницам, смех, лица, лица, лица…
И тонкую, с просвечивающейся ниточкой вен на запястье руку, спящую прядку на щеке, еле слышное дыхание…
«Ты отступил – на один шаг. Не видел, но ощущал всем своим существом, – её шаги навстречу. Отчаянную бессмысленность слов. Что она говорила? Не важно. Просто отчаянная злость на себя вдруг скрутила, вывернула, заставило там, внутри, совершить невообразимый кульбит и сломать себе хребет. Чтобы найти её на ощупь, схватить, стянуть пятерней волосы на затылке, стиснуть, насколько хватило сил.
– Пусть. Только не гони…
Чтобы нашли тебя горячие губы, и ты сдался, поймал скользящее невпопад тепло. А потом долго сидел рядом, держал в руке прохладные, тонкие пальцы.
Нет смысла думать о том, что было бы дальше. Пролетело твое время».
Черная пыль под ногами, слежавшаяся в мягкий, рыхлый, скрипучий, как крахмал, покров под ногами. Телепорт никуда не делся. Висел, зажатый между стенами, тихо гудел, поскрипывал, мерцал слабым, умирающим, свечением.
«Тонкие пальцы гладят твою руку, плечо, скользят по шее. Ты понимаешь, что грязен, как черт из преисподней, пропах, пропитался насквозь, серым холодом подземных коридоров, потом, острым запахом пороха, железа, смерти и крови на твоих руках, – в прямом и фигуральном смысле слова. Но всё равно ничего не сделал. Позволил себе самую малость – но больше, чем хотел, на что имел хоть какое-то право.
А может это раньше ты дал себе слишком много прав?
Стать для своих людей символом, примером, непререкаемым авторитетом. А по какому, собственно? Что было в тебе такого, чтобы взбираться на сооруженный чужими надеждами пьедестал?»
Сквозь фильтры маски едва ощутимо тянуло озоном. Открытая ладонь ощущала легкую вибрацию аномалии, колебания горячего воздуха. Больше не размышляя, он сделал шаг вперёд. Короткий, пронзительный свист в ушах – и пространство за одно мгновение рассыпается на фрагменты, а потом срастается вновь.
Ещё не так давно – год? Два? – он услышал бы монотонный, низкий гул, из которого рождались слова. Теперь его встречала мертвая тишина. И только из гигантских дыр на недосягаемо высоком потолке падала мокрая взвесь дождя, ветер нёс мельчайшую каменную крошку и сор. И во всей безжалостности реализма представала перед глазами картина страшного запустения. Упавшие громадные балки, спрессованные в корку грязь и пыль, перекрученные, изломанные скелеты арматуры. Даже тьма по углам перестала быть тьмой, превратилась в грязно-серый туман. Он постоял несколько минут, с нанизанным на ужасающую пустоту сознанием, а потом сделал шаг, прозвучавший неестественно громко. По бетонному блоку, тяжело спрыгнуть вниз, продраться через упавшие с высоты фрагменты потолка. Он подтянулся на руках, с трудом поднялся на площадку.
Там, где светился тьмой и синими всполохами Монолит, теперь стояла бесформенная, спекшаяся глыба, похожая на гигантскую окалину. Бессильно и жалко висели вдоль «тела» обрывки контура, словно опущенные руки побежденного. Оборудование давно унесли, кое-что разбили на месте, и под ногами скрипели осколки запыленного, грязного стекла.
Он пришел. Как старик к умирающему псу, из которого новые хозяева выжали всё, на что он был способен и оставили умирать. Зачем теперь возиться? Стащили ошейник и выкинули за забор.
Как это случилось? Где был его, Харона, разум, элементарное чувство самосохранения, останавливающее перед опасным, не внушающим доверия местом, когда он купился на посылы просто кипевших жаждой познания учёных? Ведь это он, Харон, носивший тогда совсем другое имя, и те, кто пришел с ним, первыми услышали зов, увидели силу и мощь самого сердца Зоны, её главного компонента. Это они решили остаться, чтобы хранить его, не допустить алчущих и жаждущих, и не важно, чего они хотели – власти, открытий, личного блага, Армагеддона или мира во всем мире. Почему же тогда отказали инстинкты и здравый смысл?
«И что вы будете делать? Раз прошли вы, за вами придут другие. Сомнут вас, выбьют по одному. И все равно доберутся до него. Мы предлагаем вам взаимовыгодное сотрудничество. Самое лучшее снабжение, оружие, броню, медикаменты. Возможность действительно сохранить Монолит. Мы займёмся изучением, а вы защитой – его и нас…».
Когда это случилось? Когда он упустил ту грань, за которой «изучение» превратилось в игру в Богов, Хозяев, неуемное пожирание силы, год за годом обращающее высоколобых энтузиастов в монстров, измененных внешне и внутренне? Потерявших всякий намёк на человечность…
Харон снял шлем, прикоснулся рукой к шершавому боку. На мгновение ему почудился слабый отклик, еле ощутимый всплеск тепла. Он слепо шарил ладонью по окалине, скреб ногтями, чувствуя, как осыпаются под пальцами острые, режущие плоть фрагменты. Пока не заскользили пальцы по гладкому, чуть теплому участку. С какой-то отчаянной надеждой, он снова напялил шлем, увидел суррогатом зрения, теперь заменяющим ему глаза черный, матовый участок, по которому с трудом, скоротечно, пробежала бледно-голубая искра. И погасла. Мокрые от крови пальцы заработали без устали, отрывали, счищали, отскребали спрессованную скорлупу. Еще чуть-чуть. Ещё одна искра.
«Они выпили тебя, Монолит. Выжрали как саранча, как кровососы добычу. Ты больше не нужен им, как и не нужен весь мир, и уж тем более не нужны мы. Зачем? Теперь они – Боги, опутали перекаченными из тебя силами всё, до чего могли дотянуться, а тебя бросили догнивать здесь. И нас вместе с тобой. Скоро придут другие. Заложат заряд, когда последний из нас упадет на землю холодеющим куском продырявленного мяса. Не оставят от тебя ничего. Моя вина. Я ведь даже не понял, упустил, как дурак, тот момент, что ты все реже и реже звал меня».
Прижаться всем телом, ловить крохотные разряды искорок, как вдох умирающего. Проклятый шлем снова мешает, не дает почувствовать лбом, щекой, кожей… Неестественно громко загремел, отброшенный в сторону. Несколько секунд он ощущал под щекой последние судороги Монолита, а затем огромный пласт окалины сдвинулся, как льдина, соскочил, ударил в бок, отбросил на грязный пол. И ему осталось лишь ползать по полу, шаря перед собой руками, искать выброшенный шлем, всё дальше и дальше отдаляясь от Монолита, теряя последние связующие нити.
«Очень образное сравнение с собакой, Харон».
Этот голос – уже нельзя было определить, кому из бывших ученых «О-Сознания», давно сливших свои разумы, он принадлежал – настиг его, когда ладонь наконец-то нащупала полусферу шлема.
«Замучила ностальгия?»
Невидимая рука сжала горло, заставив хрипеть в бессмысленных попытках протолкнуть в себя воздух. Теперь для наказания им не нужен был физический контакт. Впервые Харон понял это после «штурма», когда на трясущихся ногах, из последних сил стараясь идти прямо, шёл в своё логово, и потом две недели сходили с тела черно-багровые синяки, и с трудом срасталась покалеченная рука. И когда за запертой дверью орал от ужаса, осознав, что мир вдруг погас окончательно и навсегда, и он, потеряв полностью ориентацию в пространстве, всё ни как не мог найти оружие, а когда нашёл, с грохотом вылетела дверь, обхватили его чьи-то руки, и потом противник долго шипел в ухо голосом Шамана. «Не смей, мать твою! Не смей!»
«Хватит валяться! Мы выполним своё предназначение – такова воля Монолита. Так выполняй!»
Он поднялся на ноги – не милосердно гудело в голове, как всегда, когда Хозяева бесцеремонно врывались в его разум. Во рту скопилась горькая с солоноватым привкусом слюна и он, сделав над собой усилие, проглотил её. Телепорт едва тлел, на глазах теряя прозрачность. А когда выплюнул Харона в огненный коридор, оглушительно лопнул у него за спиной…

…Впервые за долгие годы после штурма, он собрал всех вместе. Без объяснения причин снял с постов, приказал явиться на базу. А потом вышел к ним, и сказал правду. Всю и без остатка.
В эти минуты Харону было важно и нужно видеть их лица.
Проповедник сквозь стиснутые зубы бормотал себе под нос. Один из пришедших вместе с ним. И первый, кто добровольно лишил себя памяти о прошлом, перечеркнувший всё, что было до прихода сюда. Первые месяцы он проводил возле Монолита всё своё время, на ходу перестраивая сознание, выхватывая и преобразовывая слова, ставшие потом молитвами для остальных братьев. Харон знал: всё, что он собирается сделать, брат Проповедник считал слабостью и трусостью.
Махон, второй из оставшихся в живых основателей группировки, еле заметно кивнул головой, подбадривая, высказывая, свою поддержку.
Шаман, присоединившийся к ним за год до штурма, потирал шрам на щеке, за который когда-то удостоился своего прозвища. И тоже поддерживал, хотя эта поддержка скорее чувствовалась, чем читалась на узком, бесстрастном лице.
А Харон всё говорил и говорил – про навсегда погибший Монолит, про новый штурм, что ждёт их в самое ближайшее время, и пережить который у них не будет ни каких шансов. Про то, что лгал им – так долго. И теперь старался это исправить.
– Те, кто пришёл к нам после «штурма» – уходите к тёмным. Они вас примут, выведут, спрячут на время. Помогут выбраться из Зоны тем, кто захочет. Вас здесь никто не знает в лицо, сможете затеряться.. Это приказ. Те, кто пришел раньше – решайте сами.
Видеть их лица было больно физически. Он уже не слушал их голоса, просто скользил взглядом по лицам, перебирая в памяти имена и обстоятельства. Осот – бывший долговец, вступил после штурма. Полоз и Клин – из наёмников, вели группу на ЧАЭС. Чиж, – нашли в Рыжем Лесу. Или на Радаре? Нет, кажется на Радаре. Он вышел им навстречу, с поднятыми руками, скорчившись от тяжелой раны в боку. Шмель – ушел из «Свободы». Корд – надёжный как танк, мастер «историй из жизни», которые все до одной виртуозное враньё, но поднимают настрой на все сто. Рысь – щурит рыжие глаза, вокруг все кто остался от его отряда, спокойно смотрят на командира. Куда он, туда и они – Рикошет, Шомпол, Мамед… Бочка, последний оставшийся в живых из группы Саяна. Хорошая группа была. Крепкая. Жора не так давно лёг в Припяти. Кляп и Снегирь не пережили стычку на Радаре.
Лица, лица, лица…Холодок. Заныло внутри, скрутило до тягучей, мучительной боли. Он старался не смотреть в ту сторону, где Майка стояла рядом с Тихим. «Тихий... ранен... Он меня попросил! Вместо него. Пока он... Настоятель! Не гоните, пожалуйста! Я обещала!». Наобещала… на свою шею. Всё! Не сейчас! И так расквасился – хрен соберешь.
Голос Проповедника разом, с самым первым словом, оборвал гул голосов. Белесые, выцветшие глаза смотрели на Харона с ненавистью. Впервые он вступал с ним в прилюдный спор.
– Все здесь присягали Монолиту. А теперь разбежимся, как шавки? Куда они пойдут? Никто из нас не помнит, кем был раньше, что делал. У тёмных за спиной прятаться?
– Я не хочу смерти братьев.
– Ты уже их убил! Когда отобрал всякий смысл…

– Харон!
Так ясно и точно сложилось в голове, так осязаемо правдиво, что вернуться в реальность помог только тычок в плечо.
– Слышишь меня?
Проповедник сидел напротив, и наяву белесые глаза выражали не гнев, как в недавних мыслях лидера, а решимость и сосредоточенность. Таким Харон помнил его всегда – главного поборника веры в силу Монолита, грозу братьев, беспощадного к себе и к другим.
– Махон, Шаман… Что думаете?
– Что тут думать. Оставлять тут всех ни к чему. Это ты верно решил. И что сказал только нам – тоже поддерживаю. Сам прекрасно знаешь, никто не уйдет, если узнает про новый штурм. Останутся, полягут зазря. А так хоть кто-то.
– Разобьем на две группы. Укомплектуем, чем сможем, чтоб без подозрений. Один отправим вроде как в помочь тёмным. С Клещом я перетёр, он их будет держать до конца. Потом объяснит что и как. Пусть Осот ведёт. Брат выдержанный, горячку спороть не даст. Растолкует, как и что. Но с ним тебе самому надо будет переговорить.
– Переговорю.
– А второй?
– Полоза за старшего – и в дальний рейд. С ним я сам.
– Чижа?
– Отправим с Осотом. Медик всегда пригодится.
– Сколько здесь остаётся?
– Кроме нас четверых?
Проповедник ухмыльнулся, и Харон поймал себя на мысли, что не видел эту усмешку уже несколько лет. Как и «ожившее» от своеобычного отсутствия эмоций лицо Шамана.
– Рысь с отрядом. Они в курсе, приняли спокойно. Корд, Гоша, Точный. Шаман, своих прореди. Последних – к Полозу.
– Мои останутся все. Мы так решили.
– Я-то не сказал. А сами?
– Только избранным.
– Итогом?
– Около тридцати. Но Припять придется оставить.
– Где встречать будем, гостей дорогих?
– А тут и будем. Поближе к дому.
– Согласен. Снайперов в «гнёзда», может кому, если что, удастся отойти. На подходах сюрпризы оставим, предлагаю бросить всё, что наскребём.
– Восточный вход лучше взорвать. Спуск, лестницу, площадку. Что-то мне подсказывает, Болотник часть «гостей» туда отправит. Через радиацию наверняка пройдут, подготовятся. А нам они в тылу не нужны.
– Я займусь, как только уйдут группы.
– В глубину лезть не будем?
– Смысла не вижу.
– Что с оповещением?
– Топор сообщит, как только гости дадут отмашку.
– А если нет?
– Будет нам сюрприз.
– Ладно, всё решили вроде бы. Работаем.
– Харон…
Махон окликнул его у двери. Три пары глаз смотрели на него с непонятым им ожиданием.
– Ничего не забыл? С Майкой что делать будем?

Глава 11. «Штурм»




Разведчики докладывали… о тишине. И полном отсутствии ожидаемого сопротивления. Припять встретила ударную группу ватным, промозглым туманом, из-за которого не было видно не зги и непривычной тишиной. Группы, шедшие под защитой техники по проспекту Ленина, широкой улице Леси Украинки и бульвару Дружбы народов, продвигались медленно, но все известные блокпосты «Монолита» молчали. Разведчики находили их пустыми и покинутыми, что совершенно не соответствовало привычной картине и поведению фанатиков, остервенело сражающихся за каждый дом.
Было решено остановиться на площади, подождать основные силы.
После первых докладов, Снип посчитал, что фанатики отошли сюда, к своим основным базам. Но разведка не обнаружила врага ни в полесье, ни в ДК, ни в «Прометее» – главных форпостах, на штурм которых, в прошлый раз пришлось едва ли не четверть общих потерь группировок.
– Думаешь, утечка?
– Думаю? – По скулам Снипа заходили желваки. – Да я уверен, мать вашу. Тут гадалкой быть не надо. Организованно снялись с постов и свалили. И не сейчас свалили, а как минимум пару дней назад. Есть еще какие предположения, почему?
– Ладно, потом с этим разберемся. – Скривился Лукаш и обменялся взглядом с Ворониным.
– Да уж, разберемся, не сомневайтесь. – Зыркнул на обоих Снип.
– Командуй, как и что.
– Двигаем дальше. Уйти они могли только к станции. А вот там я бы на пустоту не рассчитывал…
… – Пожаловали. Слышь, Махон?
– Слышу Корд. Подпускайте как можно ближе. «Коробочки» валим, с человеками потом разберемся.
– Понял тебя.
– Вот чёрт!
Гусеницы безжалостно и методично давили бетонный пласт дороги. Похоже, сектанты стащили сюда своими силами весь железный хлам, оставшийся после штурма. Каким образом, другой вопрос. Для этого хотя бы один тягач нужен. А может и был он у них, и не один, но подъезд оказался щедро заставленным ржавыми бэтрами, двумя танками и даже тремя тушками «шестерок» с опознавательными знаками вояк. Туман наконец-то сполз вниз, к упакованным в титанические «ванны» прудам-охладителям. В головной бмд-шке пальнули из дымового гранатомета, создав широкую завесу. Под её заслоном техника двинулась вперед, сминая, где нельзя было объехать, ржавые остовы своих собратьев. Они шли в первой группе. Вторая, должна была обойти по широкой дуге бетонный забор, выбить ворота и въехать на территорию с запада.
Командир остановил машину, когда впереди, по правому флангу затрещали выстрелы. «Броня – четыре, что там у тебя?» «Противник. На девять» . «Рубеж, ещё одна на час. Влупили из граника». «Дави, чего ждешь?». Курсовой АГС дал первый залп, за ним застучал спаренный пулемёт. «Броня-второй, поддержи». «Двойка» двинулась вперёд, прошла ещё пару десятков метров… А потом разразился ад.
Стараясь не думать о ребятах Рыси, попавших под обстрел первой вылезшей из завесы бмд-шки, Корд дал отмашку только тогда, когда увидел проклюнувшийся из белой пелены нос второй и услышал глухое рычание третьей. Шмель активировал «сюрпризы», и грохнуло так, что их обоих едва не вынесло из укрытия. Вся площадка от въезда теперь представляла собой огненный котёл, разбавленный сухим треском искусственной электры, окончательно выводившей технику из строя. Корд знал, что эту адскую капсулу, найденную разведкой по чистой случайности, Махон берег как зеницу ока, и только сейчас решил пустить в дело. Первую машину изрядно тряхануло, но в главную ловушку она не попала, и теперь её командир наводил ствол на позицию Корда.
– Валим, Шмель!
Он успел схватить пулемет, уходя в сторону второй линии. За ним, подхватив «Грозу», резво выскочил Шмель. Его достали в полуметре от укрытия. Корд выбросил корпус вперед, подхватил упавшего брата, оттащил. Ногу Шмеля разворотило, спину от осколков спас броник. Он стремительно слабел от кровопотери, глаза закатывались под веки. Матерясь на чем свет стоит, Корд накрутил жгут, всадил Шмелю инъекции и рванул к пулемёту, выпростал сошки, вытряхнул рядом запасную коробку с лентой. Шмель кряхтел, перевязывая рану поверх комбеза.
– Как Рысь, а Корд? Как думаешь.
– Всё норм будет, брат…
…Атака захлебнулась почти сразу – самое поганое, что могло произойти. «Рубеж, я Шторм-один. Не могу выйти на позиции. Плотный слой воздушных аномалий». «Понял, Шторм-один». «Шторм-два, попытайся зайти со стороны генераторов. Следи за снайперами». «Понял, Рубеж». Отряды «Долга» и «Свободы» обходили по краю огненную могилу двух бмд-шек. «Броня-один» во всю вела бой, «Четверка» двинула за ней, в объезд. На «ногах» остались «пятерка» и «седьмая» – шли за дозорной БРДМ, замедляя темп из-за боязни вляпаться в ловушку аномалий. Ушедшие с ними «Фениксы» и сдвоенная группа «Долга» пока на связь не выходили. «Рубеж, я первый. Гауссы на верхах! Где «птички», мать их?» «Шторм-два, где вы находитесь?» «На подлёте, Рубеж» «Шторм, видишь снайперов?» «Одного вижу, сей момент».
Снайпер нырнул в люк на крыше за долю секунды до выстрела «Шторма». Снаряд тридцатимиллиметровки снёс заграждение, разворотил кусок крыши, но не достал укрывшегося врага. Пилот маневрировал, заложил дугу – выйти над «гнездом», проверить, попытаться засечь второго снайпера, судя по воплям в рации активно наносившего импульсные удары по первой «Броне», за которой укрылась головная группа «Рубежа». Визуальный поиск успеха не давал – скорее всего сектант «работал» не на крыше. «Рубеж, это Шторм-второй. Пусть с низу подсветят «стрелка», не вижу». «Броня-один» подсвети «Шторму». Луч тактического лазера скользнул по стене здания, но выстрелить «Шторм» не успел. Снайпер выскользнул из люка за «спиной» вертушки, и засадил в подбрюшье вертолёта. Импульсный заряд пробил дыру, прошил кабину. «Шторм» потерял управление, закрутился винтом, и рухнул на крышу…
– Корд, отходите.
Пулемет и бортовой гранатомет бмд-шки теперь поливали укрытие, не давая высунуть нос. Основной удар принимал на себя лежащий на боку тепловоз и земляная насыпь, но долго так продолжаться не могло. Рысь кивнул, соглашаясь. Из его отряда, первым принявшим бой, уцелели только он и Рикошет. Им с трудом удалось доскакать до Корда, и то благодаря вовремя подоспевшему Гоше. Снайпер зарядил по машине, отвлек на себя внимание. Эту позицию они тоже теряли – бмд-шка обойдёт тепловоз и вмажет по прямой. Надо действовать быстро, пока стихла стрельба и всё ближе и ближе ревёт мотор. Теперь ползком, перебежками, за третью линию, к ребятам Точного. Но для этого кто-то должен остаться здесь.
– Уходите. Только «душеньку» оставь.
– Уверен, Шмель? Мы сможем тебя дотащить.
– Херню не пори. Идите.
Шмель с трудом переполз на место Корда. Ногу он уже не чувствовал, под ключицей липко и горячо. И лента последняя.
– Лёгкой смерти, брат… – Корд крепко сжал его плечо, и первым выбросил тело из укрытия…

…Бармен пробился в группу Ската «с боем». По началу, Воронин и слушать ничего не хотел. «Рехнулся, на старости лет? Ты ствол в руках когда последний раз держал? За «Росток» выходил? Ты подохнешь в первом же зарубе, а мне потом себя поедом ешь?». «Не гунди, Васильич. Надо мне. Ты знаешь». Генерал сдался за пару дней до начала «операции». Усталый, вымотанный до предела. «Хрен с тобой. Твоя жизнь».
Теперь под ногами, как саранча, хрустели стрелянные гильзы, валялись искромсанные тела, стыла кровь темнеющими багряными лужами и брызгами. На ходу осталась всего одна бмд-шка, ей и принадлежала честь окончательно разворотить заслон сектантов у входа в комплекс. Этот заслон держался страшно долго, оттянул на себя все силы. Бой казался Бармену бесконечно долгим, будто прятались за на совесть сделанными и укрепленными баррикадами не полтора десятка человек, а целый полк, слаженно и грамотно ведущий свою последнюю оборону. Задавив их ценой бешенных потерь, «Рубеж» рванул вперед, где завязался новый бой.
– Сколько их там, Скат?
– Мало. Стрельбу что ли не слышишь?
Он наконец-то очутился здесь, в этом проклятом месте, овеянном полуправдами и откровенной брехнёй, и теперь трудно было определить правдивость рассказов, от того, что Бармен не чувствовал ни душной, ломающей мозг ауры этого места, ни страха, ни легендарного «зова». Эти, наверху, до последнего защищали полутемные пустые коридоры, стены, в облетевшей краске, покореженные трубы, наваленные мешки с песком… Или что-то ещё? Или кого-то?
Где-то впереди и внизу разлетелось эхо мощного взрыва, с потолка и стен пронесло ураганом штукатурку. Скат прибавил шагу, и Бармен поплелся за ним, больше не смотря по сторонам. Скат, судя по всему, ориентировался на звуки боя, игнорируя разветвленные коридоры и безошибочно избирая правильное направление.
Они вышли точно на группу, двумя или тремя этажами ниже.
Впереди угадывался провал прохода, у стены, отброшенный и буквально измочаленный пулями, – труп фанатика, с седой щетиной на лице. Мёртвые руки так и не выпустили оружия. Бармен видел спины стоящих вперемешку бойцов, Снипа, с прижатым к плечу стволом, пару его архаровцев, столпившихся с другой стороны «фениксов». Но всё это, он увидел потом, потому что первым, что он услышал, был отчаянный вопль Лебедева.
– Дочка…
… Шлем разбило выстрелом, и мир моментально погрузился во тьму. Махон сорвал уже бесполезную защиту с его головы, перехватил поудобнее руки. Головной отряд неверных наступал им на пятки, и больше не было шансов отступить вглубь комплекса, затеряться в мешанине коридоров и переходов. И так не вовремя – предательски светлый участок, лампа судорожно вспыхивает под потолком. Махон слышал выстрел, полоснул наугад назад. Две пули разорвали защиту, впились в ноги, круша кости. Он упал, увлекая за собой тяжелое тело Харона.
Узкая фигура выскочила из-за угла навстречу, очередь пронеслась над его головой, за спиной вскрикнули. Удивляться не было времени и сил. Только промелькнуло усталое «так и знал, бля. Как чувствовал».
– Тащи его, дура. Я прикрою.
Он смог отползти на несколько шагов, развернуться у стены, рыча от боли поднять оружие, стрелять, пока не опустел рожок. А потом на него обрушился смертельный, жалящий дождь…
…Пять шагов, покачиваясь от непомерной тяжести навалившегося тела. Падая, и теряя винтовку, увидеть краем глаза рвущихся вперед врагов. И сделать единственное, на что она была способна – вскочить, и замереть перед ними, глупо и безнадежно раскинув руки.
– Стоять!
Он рванулся вперёд – седые залысины, светлой расцветки комбез, искаженное отчаяньем, но почему-то смутно-знакомое лицо. Опередил других неверных на полшага, не давая открыть по ней огонь. Остановился в полуметре, вытянул вперед руки, точно говорил «тихо, спокойно, свои».
– Майя.
Её имя, он почти прошептал. Она отступила на шаг, затем ещё на один, прижалась спиной к поднявшемуся на ноги Харону. Из взяли в полукольцо, но подходить ближе не спешили.
– Ты меня не узнаёшь? Дочка… Выросла… Узнаешь меня?
Каким-то немыслимым образом, её сознание раздвоилось на секунду, улетело к мигающей лампе и облупленному потолку, чтобы увидеть себя с напряженным, растерянным лицом, слепые глаза Харона, смотревшего прямо перед собой, его исполинскую фигуру, которую она ощущала спиной и всем своим существом, и этого смутно знакомого человека…
– Да не помнит она тебя, Лебедев. Вот той сволочи спасибо скажи. Чем они её там обкалывали все эти годы, пусть поделится.
– Заткнись!
А ещё она на пару секунд смогла самым непостижимым образом услышать чужие мысли. Вот этого, видать главного, режущие, кромсающие по живому: «я из тебя всё, сука, выбью. Никуда теперь не денешься». И стоящего рядом с ним: «почему не стреляет?». И Ската, узнанного с удивлением за мгновение до этого: «вот же дурёха!», и непонятные, вот того, на ступенях, большого, за спинами других: «вот я и нашёл тебя, Свят».
– Ты Майя Лебедева, моя дочь, помнишь? Тебя забрали с мамой, семь лет назад. Ты помнишь маму? А меня? Я тогда уехал работать, а ты мне собаку нарисовала, сказала, что она будет меня охранять, как пограничника. Помнишь? Пойдём… Я тебя домой отвезу…
– Да хватит тут сопли мотать!
Тот, режущий, кромсающий по живому, схватил её за комбез, рванул в сторону. Майка завизжала, извиваясь в хватке, высвободиться, не дать – отцу? – потерявшему над собой контроль, ударить Харона еще раз, прикладом в лицо…
– Что ты с ней сделал, гнида? Что вы с ней сделали?!
Поэтому собрав все силы, ударила берцем чуть ниже защиты на колене, резко присела, выскользнула, на четвереньках доползла до Харона, обхватила, чтобы никогда, никогда… Завизжала, проклиная себя за всё – слабость, слёзы градом, смерть Наставника:
– Я дома! Здесь дом! Здесь дом!
– Хорош! Развели мелодраму, бля! Дело не сделано! Запрём их тут, потом доставим на базу, там и банкуйте!
– Скат дело говорит.
Новые голоса заполнили пространство, которые она уже перестала различать. Их подняли, потащили назад, заперли в темноте бывшей аппаратной. Там за дверью, кто-то кричал, стояла густая, матершинная ругань, а потом всё стихло. Осталась темнота, и его хрипящий голос у самого уха:
– Ты зачем вернулась?
Кажется, он правда не понимал…

… Стены выдержали атаку звуками, привычно впитали в себя крики, ор, мат, раскаленные дуги человеческих эмоций. И перед благословенно наступившей тишиной, вобрали в себя осторожные шаги, лязг двери, и голос, последний, что успели впитать стены.
– Выплатил.

Эпилог


На то, чтобы добраться до Хозяев, ушла почти неделя. Ментальный заслон, равный по силе паре десятков контролёров, не позволял подобраться к закрытому уровню, брал под контроль, заставляя обращать оружие друг против друга, терять разум. На третий день в коридоры комплекса хлынули волны мутантов, отбитые с катастрофическими для группировок потерями. «Монолит» был объявлен уничтоженным, но ликвидировать бункер, удалось только путём глобального взрыва, обрушившего часть комплекса.
А потом в дело вступила Зона, заново перекроив и увеличив территории.
Новый «штурм» закончился жестким расколом среди группировок. «Рубеж» обвинял «Долг» и «Свободу» в слитой информации, а затем объявил о своей цели взять Зону под полный контроль. Пожива «Феникса» в плане научных разработок оказалась далеко не такой богатой, как рассчитывали. Лебедев никому не мог простить предполагаемой гибели дочери под развалинами комплекса. Скат, ставший новым генералом «Долга» сочувствовал Лебедеву, но рта не раскрывал. В конце концов, у каждого свои долги…
В разгар разборок пошли слухи, что «тёмные» покинули Мёртвый город, и куда они исчезли не известно. Очевидцы – группа одиночек под началом матёрого сталкера Кузьмича, – уверили что их число каким-то странным образом увеличилось. Команда Кузьмича пока была единственной, кто сумел прорваться на Новые Земли, но, несмотря на богатый улов, пришлось экстренно делать ноги, от многочисленной и хорошо вооруженной группы, о которой до этого ничего не было слышно…

Только один вопрос, в седьмой главе, в разговоре Майи с Хароном, ты специально Урала в Хирурга перекрестил?

Переписывал ни один раз, переживали и за хронологическую мешанину (кони, люди, как говорится), и за то что собрали в одну повесть всех, кто каким то образом, плюсом или минусом остался в памяти от игр и книг. Да и супруга до сих пор не довольна, что концовка не столь ясно прописана (сказала, что в принципе далеко не сразу разберешься кто и почему их вытащил), как она планировала, и некоторые её особо "личные" моменты убрал. Но теперь я как-то поуспокоился: и Сестренке понравилось, и прочитал отзывы и понял, что главную идею передал. Да, насчет переименования. Нет, Валер, это просто я ошибся.